Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз…

С тяжелыми вздохами Саша Мурейко и Яша Рахманов с видом приговоренных начали надевать водолазные одежды смертников. Они ушли под воду с фонарями и фотоаппаратом. Ночную синеву моря стали пронизывать яркие сполохи — это у них исправно работала фотовспышка. Вылезли они полные восторгов. Саша, захлебываясь, рассказывал, как там хорошо, красиво и интересно. Мы же отнесли это возбуждение на счет лишних выделений адреналина в крови. Теперь уже надевать водолазные саваны пришла очередь мне, Сереже Кухаренко (в обиходе Кухарю) и Коле. Воодушевленные живым примером первой тройки, мы попрыгали в воду. Мягкий рассеянный свет от судового прожектора подсвечивал воду. Казалось, что она чуть–чуть светится изнутри и на фоне этого бледного мерцания черно–синими контурами проступают фантастические контуры кораллов. На банках коралловые постройки часто имеют формы замков, бастионов, изломанных ветвистых линий. Поэтому сейчас, в ночи, возникало ощущение полета над хаотичным нагромождением загадочного города, разрушенного неведомой силой. Включаю фонарь, и эти «мертвые обломки цивилизации» вспыхивают живыми красками: кораллы, опушенные миллионами шевелящихся щупальцев, и спящие в убежищах цветастые рыбки. Под плитой известняка свернулась кольцом морская змея и лишь лениво пошевелила головой, освещенная лучом фонаря. Ночью все кажется преувеличенно ярким, выпуклым, броским и совсем непохожим на дневную подводную жизнь. Фотоаппараты в наших руках то и дело блистают вспышками. Пленки отсняты. Пора выходить. Я отдаю Кухарю фонарь и начинаю сматывать трансекту, которую проложила по дну первая тройка водолазов. Бодро кручу катушку. Сейчас мы должны выйти к гире, висящей с борта почти до самого дна. Но что это — в руках разлохмаченный обрывок трансекты. Гири нет. Кругом мрак. В нескольких сотнях миль от ближайшего берега на глубине пятнадцать метров трое молодых людей тупо рассматривают конец веревки. Стало ясно, что капроновый фал перетерся о кораллы, судно повернуло на якоре, у нас уже мало воздуха и сейчас время ужина у крупных морских хищников. Мы распустили вверх веером лучи наших фонарей и с большим удовольствием увидели выступающее из темноты сыто выпученное брюхо нашего судна. На борту мы оказались очень быстро и так же взахлеб рассказывали, какая там красота и что такого уже нигде не увидишь».

Не менее впечатляющей была первая встреча с акулой. Мы с Костей Таракановым первыми спустились на тридцатиметровую глубину, остальные водолазы спустили на веревках фотооборудование и рамки для подсчета кораллов. Они через десять–пятнадцать минут должны были последовать за нами. Мы огляделись. К нам, кружась, приближались две акулы довольно приличных размеров, уже стали различимыми их рыскающие глаза. Круги, совершаемые хищницами, заметно сокращались, насколько нам было известно из литературы — это первый признак атаки. Объясняться под водой возможно только жестами. Встав спиной к спине, мы начали оборонительно–наступательные действия: я бряцал, что есть силы, своим и Костиным металлическими ломиками, он пыхал самой мощной лампой–вспышкой. Мы пришли в себя, только тогда, когда заметили вокруг себя пять водолазов, лежащих на песке и держащихся за животы. Они, насколько это возможно под водой, покатывались от хохота. Представьте себе картину — вы опускаетесь на почти пустынное дно, на котором стоят два здоровенных мужика–водолаза и производят совершенно загадочные действия. Акулы уплыли, вероятно, от самых первых наших действий, а мы продолжали бренчать и пыхать еще неизвестно сколько времени.

После рейса настало время моего отпуска, я позвонил Саре и предложил ей встретиться в Гаграх. В последние студенческие и аспирантские годы мы проводили сентябрь и начало октября на черноморском побережье, снимая приемлемое жилье. В этот раз нам удалось снять очень хорошую комнату с завтраком и ужином у необыкновенно гостеприимной абхазской семьи. Мы с утра пропадали на пляже, после обеда посещали все достопримечательности черноморского побережья, часто ездили в Пицунду и на красивейшее озеро Рица, вечера, как правило, посвящались эстрадным концертам. Все эстрадные знаменитости Советского Союза проводили бархатный сезон в Сочи. Вероятно, чувствуя близость окончательной разлуки, мы усердно норовили угодить друг другу, наши южные ночи были неотличимы от горячих северных якутских ночей. Даже днем мы настолько были близки и тесны друг с другом, что иногда привлекали внимание местного населения, у которого не приняты и даже осуждаются открытые отношения между мужчиной и женщиной. Наш любовный курортный роман прервала телеграмма из Владивостока, в ней меня отзывали из отпуска в виду неотложно возникшей проблемы. Мы полетели через Новосибирск с намерением наконец–то решить вопрос о переезде Сары во Владивосток. В самолете началось «нытьё»: дескать, она почти на пять лет старше меня и ее глаза, которые так мне нравятся, скоро перестанут сверкать; что она там никого не знает, а я часто бываю в длительных заграничных и отечественных экспедициях, и что сын учится в физмат школе и т.д. и т.п. Я понял, что мою подругу не прельщает и не греет перспектива жить в неблагоустроенной квартире, ждать мужика из экспедиций, и вообще ей не хочется менять новосибирский устоявшийся уют на неизвестно что в далеком Владивостоке. Ее страсть и привязанность остыли, мои к этому времени, можно сказать, уже тоже не были так сильны. Я не посчитал нужным объяснять, что длительные и короткие экспедиции из–за того, что я один; что в морские экспедиции, так же как и в поле, можно отправляться вдвоем, тем более что животные, которых она изучала, живут под каждым кораллом; что через полгода я как кандидат наук получу квартиру. В аэропорту Новосибирска я купил себе билет во Владивосток, молча, с комком у горла, крепко обнял и поцеловал Сарумовну на прощанье. Она не холодно, но как–то дежурно, как, вероятно, своему мужу, так же молча ответила… Комок пропал как–то незаметно. Первые полпути я мысленно был в Якутии, Новосибирске и Гаграх, вторые — во Владивостоке.