Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз…

Находчивости и изобретательности наших рабочих могли позавидовать многие исследователи. Не зря говорят, что голь на выдумки хитра. Подчас, собирая экспедицию в Магадане, мы выкупали народ из вытрезвителей, ввиду кадрового голода в весенний период. Среди них попадались и хорошие люди, и прекрасные специалисты, особенно нам везло на промывальщиков — Колыма все–таки край золотодобытчиков.

Как–то нас только забросили первым рейсом на будущую базу. Погода испортилась, дождь, туман, снег не прекращались четвертый день. Основной груз, в том числе большинство продуктов и особенно всё курево, был в поселке, откуда мы забрасывались. Был канун Дня Победы. Настроение никакое. Мох и травы не могут заменить табак. Рабочие попросили карту и отчеты предыдущих экспедиций. Через час они собрались, взяв с собой топоры, показали место, куда они отправились за куревом, и ушли, пообещав завтра вернуться. На День Победы, они принесли две литровые банки, заполненные окурками папирос и махорочных «козьих ножек». Один из рабочих раньше был плотником, поэтому он хорошо знал привычку своих собратьев по ремеслу выплевывать недокуренную потухшую папиросу. После изучения карты и отчетов они вычислили ближайшее брошенное деревянное строение и пошли под его полами искать окурки. Вскрыв половые доски, они обнаружили богатую добычу. Вероятно, очень заядлые курильщики строили ту баню. У нас был действительно праздник.

Глубокой осенью, когда устанавливалась устойчивая минусовая температура, по ночам обычно все дежурили по очереди, чтобы поддерживать огонь в печке–буржуйке, благодаря которой сохранялась положительная температура в палатке. Каждый по–своему исполнял обязанности дежурного. Однако самым находчивым оказался один из промывальщиков Санька Чистяков. Народ в палатке, где он жил, просыпаясь ночью, поглядывал на печку и, увидев в ряду отверстий внизу печки, исполняющих роль поддувала, красновато–желтый огонек, засыпал в надежде, что вскоре дрова разгорятся. Так они, тревожно просыпаясь и засыпая всю ночь, довольно хорошо подмерзали к утру. Каково же было их удивление, когда они увидели, что Санька безмятежно спит, а печка так и не разгорается. После того как они открыли дверцу печки, раздался дружный хохот — там спокойно горела свечка, которая всю ночь светила, изображая разгорающиеся дрова. Саньку разбудили, шутливо надавали ему тумаков и похвалили за находчивость.

Вечера, длинные, тоскливые, дождливые дни нам скрашивал Валера Нечипоренко. Кроме того, что он был опытный геолог и прекрасный ходок на любые расстояния, он еще постоянно всех разыгрывал. Кружки, котелки, сохнувшие на сучках деревьев, часто оказывались наполненными водой, которая неожиданно выливалась на их хозяев. В спальном мешке могли оказаться крошки сухарей или бурундук, одежда, которую вы, торопясь, пытаетесь надеть, вывернута наизнанку и застегнута на все пуговицы. Но главное — Валера неплохо играл на гитаре, и, кажется, не было ни одной бардовской песни, которую бы он не знал, будь то Высоцкий или Окуджава, Городницкий, Кукин или Клячкин. За их проникновенное и душевное исполнение ему прощались все шутки, даже, в очень редких случаях, не добрые.

Мы с Владимиром Владимировичем описывали очередное обнажение на водоразделе одного из отрогов хребта Черского. Стояла хорошая погода. На высоте около двух тысяч метров комаров не было. Вдруг послышался негромкий шум осыпающихся камней. Склоны гор были покрыты крупным курумником Курумник — скопления глыб, возникающие обычно в горах в результате интенсивного физического выветривания., сыпучими сланцами и известняками. На водораздел поднималось небольшое стадо диких северных оленей — они обычно выходят на большие наледи или поднимаются высоко в горы, спасаясь от гнуса. Мы вторую неделю были без мяса: уходя на весь день в маршрут, брали с собой лишь хлеб и банку круто сваренной сгущенки, которую в таком состоянии спокойно растягивали на два–три дня. Мы даже не стали сговариваться: я взял карабин, прицелился в поднимающегося быка. Когда мушка совместилась с его грудью, в горах прогремел выстрел, и первый олень свалился как подкошенный, остальные — стремглав унеслись вниз по склону. Дописав, что надо в свои полевые книжки, мы пошли к оленю, чтобы разделать его и вернуться с неожиданным подарком на стоянку. Слегка надрезав шкуру на задних ногах, чтобы удобнее было тащить тушу, мы потянули ее на более ровную площадку. Ножи торчали у нас в сапогах лезвиями вверх. Мой нож, всегда острый как бритва, высунулся из голенища и при очередном шаге вонзился на три четверти своей убийственной длины в икроножную мышцу Владимира Владимировича. Б…! Он лежит. Из раны хлещет кровь. Все бросил, порвал рубаху, разрезал и стянул сапог. Ужасающий разрез ноги! Кровища! Перетянул ногу, все замотал, приложив чистый носовой платок. Кровь остановилась. Раненый подрагивает. Ему больно и хреново. Собрал все возможные кустики и сложил рядом с ним, развернул его так, чтобы ноги были чуть выше головы. Положил рядом карабин, спички и флягу с водой. Владимир Владимирович к этому времени успокоился. Краски прилили, к побледневшему было лицу, потеря крови была минимальной. «Держись, не волнуйся. Я скоро вернусь с лошадьми», — ободряю товарища. Я еще не представлял, какого труда мне будет стоить поднять лошадей по курумнику.