Юрий Буйда - Пятое царство

Я промолчал.

Кир Филарет не стал развивать эту тему.

– Овидий называл хаос rudis indigestaque moles – нерасчлененной грубой глыбой, таящей зло, – задумчиво проговорил патриарх. – Прокл считал хаос умопостигаемым, называя его noeton chaos. – Сделал паузу. – Злых людей нет – есть люди, охотно откликающиеся на зов зла. Самозванец есть безусловное зло и тьма, но я хочу увидеть в глубинах этого зла и этой тьмы смертного человека, имеющего имя. – Помолчал. – Хочу увидеть творение Господне, осиянное Его любовью…

Я замер, боясь пошевельнуться.

– Я много думал об этом человеке, – продолжал кир Филарет. – И пришел к выводу, что он лишен способности к любви, а любовь есть высший Божий дар. Он лишен любви. Человек вообще не имеет собственной природы, а потому является наилучшей добычей сурового Бога и безжалостного дьявола. Безбожник легко меняет маски и имена. Как говорил поэт, muta nome perche muta lato [8]. Изменчивость безбожника, его способность превращаться в того, кем его хотят видеть, сродни дьявольской, а потому его характер, объясняющий поступки, следует рассматривать именно с этой точки зрения, чтобы не утонуть в его ложном многообразии. Жажда перемен, воля к переменам – вот все, что ведет его. Он не может не бежать, ибо упадет, если остановится. Пустота души бывает очень могучей силой, влекущей человека к погибели. Он – огонь, пожирающий жизнь… – Нахмурился и завершил речь почти брюзгливо: – Если престол может занять кто угодно, даже призрак, власть превращается в источник зла, в гноище, и мы не вправе этого допустить…

– Государь, – сказал я, – полностью согласен с вами в том, что борьба со злом начинается с рационализации зла, но, по правде говоря, не знаю, куда идти…

– В Галич, – сказал патриарх. – Поезжай в Галич. Губной староста Перелешин введет тебя в курс дела и расскажет о князе Шутовском, глумархе. – Сделал паузу. – Твой брат владеет имением на берегу Монзы, у него должны сохраниться бумаги вашего отца. Может быть, удастся разузнать что-нибудь о Георгии, о его судьбе. Загляни к Отрепьевым… впрочем, там никого из Отрепьевых не осталось, но их имение – на прежнем месте, да и люди могут что-нибудь рассказать…

– Могу ли я спросить, какова судьба Варвары Отрепьевой?

– Она в монастыре, и разум ее давно помутился…

Я поклонился, собираясь уходить.

– Постой, – приказал патриарх. – Покажи зубы. Говорят, Конрад Бистром сотворил невозможное.

Бывший боярин, конечно же, хотел сказать не «невозможное», а «чудо», но у патриарха не повернулся язык к богохульству.

Я открыл рот.

– Ну и как?

– Перекусываю говяжью кость, государь, и не жалуюсь.

– Ну иди. – Филарет вздохнул. – С Богом, Матвей!

На какое-то мгновение атмосфера в романовских палатах стала такой, что я чуть было не спросил патриарха, правда ли, что в Мариенбурге он поднимался в небеса на воздушном шаре, но вовремя одумался.

Михаил Жолобов,

московский дворянин, губной староста, окольничему Степану Проестеву, главе Земского приказа, доносит следующее:

За последние четыре дня в разных грязных местах обнаружены семь тел детских, из которых выпита вся кровь.

Копия – Ефиму Злобину, дьяку Патриаршего приказа, главному следователю по преступлениям против крови и веры.

Максим Старостин-Злоба,

сын боярский, губной староста, окольничему Степану Проестеву, главе Земского приказа, доносит следующее:

Вчера задержан и взят под стражу дьякон Всехсвятской церкви Иван Шуба, который по дьявольскому наущению и своим умом построил крылья и на этих крыльях прыгнул с колокольни, полетел по воздуху и попытался достичь кремлевской стены, но упал, сломав два ребра и левую ногу. Торговцы капустой и книгами избили Ивана Шубу, связали и сдали караулу у Никольской башни.

Пресечена попытка освободить дьякона, предпринятая дворянином Истоминым-Дитя. Этот дворянин шатается по кабакам, пьет и плачет. На вопрос, почему он решил вступиться за дьякона Шубу, вразумительного ответа Истомин-Дитя не дал.

Михаил Федорович,

Великий Государь и Царь всея Руси, Филарету Никитичу, Великому Государю и Патриарху всея Руси, написал:

Иногда силы оставляют меня, и ладно бы силы физические. Даже к нескончаемым болям в ногах можно как-нибудь привыкнуть. Душа, душа моя слабеет перед огромностью и жестокостью того, что принято называть будущим. А оно неумолимо прет на нас, превращаясь в настоящее и бурля в прошлом.