Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

Некоторые даже поют:

Если холодает, они включают электрические печки, сидят на кухне, слушают новости, охают, мол, как жаль, что от немецких бомбежек гибнут английские женщины и дети, но посмотрите, что с нами делала Англия восемьсот лет.

Семьи, у которых отцы работают в Англии, важничают перед остальными. Мамаши встают у дверей и зовут детишек ужинать или чай пить.

— Мики, Кэтлин, Пэдди, ужинать идите. У нас вкусненькая ножка ягненка, восхитительный зеленый горошек и белейшая картошечка.

— Шон, Джози, Пегги, идите чай пить, проголодались, наверное, я вам свежайшего хлебушка дам с маслицем и вкуснейшее яичко утиное, какого тут никто не пробовал.

— Брендан, Энни, Пэтси, идите есть. Я кровяные колбаски поджарила, шкворчат еще, а на десерт будет чудесный бисквит, пропитанный лучшим испанским шерри.

Когда начинаются такие зазывания, мама велит нам сидеть дома. У нас кроме хлеба и чая ничего нет, и она не хочет, чтобы вредные соседи видели, как мы сидим с разинутыми ртами и мучаемся от аппетитных ароматов, плывущих по улице.

— Сразу видно, — говорит она, — что люди эти только-только из бедности вылезли, вот и хвастаются. Только бедняки будут сообщать всем, что у них на ужин. Позлить нас хотят, потому что отец у вас с Севера и не хочет иметь с ними дела.

Папа утверждает, что все эти продукты куплены на английские деньги и удачи они не принесут, но что вообще можно ожидать от Лимерика, где люди наживаются на войне, развязанной Гитлером, — и воюют, и работают по указке англичан. Сам он нипочем в Англию не поедет и не будет англичанам помогать.

— Да уж, лучше сидеть здесь без работы и не иметь ни уголька, чтобы воду на чай вскипятить, — ухмыляется мама. — Лучше сидеть здесь, пропивать пособие, когда тебе в голову взбредет, и смотреть, как твои сыновья ходят в рваных ботинках и штанах. У всех в переулке уже электричество есть, только мы считаем, что нам крупно повезло, если свечка завалящая находится. Да, Боже мой, если бы у меня деньги на билет были, я б сама в Англию поехала, на заводах уж точно и женский труд нужен.

Папа говорит, что нечего женщинам на заводе делать, а мама отвечает, что нечего мужчинам задницу у огня просиживать.

— А может, пап, тебе все-таки поехать в Англию? — спрашиваю я. — У нас бы электричество было и радиоприемник, и мама тоже вставала бы у двери и всем рассказывала, что у нас на ужин.

— Тебе разве не хочется, чтобы папа был дома, с тобой? — спрашивает папа.

— Хочется, но ты же вернешься, когда война кончится, и мы все вместе уедем в Америку.

— Ну ладно, ладно, — вздыхает папа. — Хорошо, поеду в Англию после Рождества, потому что если уж Америка в войну вступила, значит, дело серьезное.

А если бы американцы воевать не стали, папа бы не поехал. Он говорит, что мне придется остаться за старшего в семье, и нанимается на завод в городе Ковентри, который, говорят, чаще всего подвергается бомбежкам. Вербовщик говорит, что там полно работы для тех, кто ее не боится. Можно даже сверхурочно работать, пока не свалишься от усталости, а если будешь откладывать деньги, приятель, то к концу войны вообще сделаешься богатым, как Рокфеллер.

Рано утром мы провожаем папу на вокзал. Кэтлин О’Коннел — хозяйка продуктовой лавки — знает, что папа уезжает в Англию и деньги так и потекут к нам ручьем, так что с радостью дает маме взять в долг чай, молоко, сахар, хлеб, масло и яйцо.

Одно на всех.

— Отцу оставьте, — велит мама. — Ему поесть нужно, как следует, дорога длинная.

Папа очищает сваренное вкрутую яйцо, режет его на пять частей и дает нам по малюсенькому ломтику на бутерброд.

— Не дури, — ворчит мама.

— Да зачем одному человеку целое яйцо? — говорит папа.

У мамы слезы на ресницах. Она садится ближе к огню. Мы едим хлеб с яйцом, а мама все плачет.

— Ну, чего уставились? — бросает она, отворачивается и смотрит на золу в камине.

Ее доля хлеба с яйцом так и лежит на столе. Интересно, будет ли она их есть? Они выглядят так аппетитно, а я совсем не наелся, но папа забирает хлеб с яйцом и относит маме к огню вместе с чаем. Мама качает головой, но он сует ей хлеб и чай, и она съедает хлеб и пьет чай, шмыгая носом и всхлипывая. Папа сидит напротив нее, молчит, потом смотрит на часы.

— Ну все, пора. — Он надевает кепку и берет саквояж.

Мама заворачивает Альфи в старое одеяло, и мы выходим на улицу.