Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова

И все-таки скудость секса должна быть связана с географическим положением. Здесь, на севере штата, очень холодно, а одеваются люди скверно, поскольку львиную долю времени проводят в машинах. Если они и встречают друг друга, то по большей части в супермаркетах, каковые — если не считать легкой вибрации холодильных прилавков — представляют собой самые асексуальные места на свете.

В этих краях люди носят одежду, не способную ровно ничего поведать о том, что там внутри за тело: квадратные рубахи ярких, бессмысленных цветов, мешковатые дурацкие штаны с огромными карманами (чтобы попа казалась меньше). Здесь, в коровьем краю, не принято хвастаться формой ягодиц. Даже беременности выглядят не результатом взаимного влечения, а скорее итогом настольных игр, где одна из фишек продвинулась до последней клеточки.

Лежа на спине, глядя в серую пелену неба, я размышляла, что я не знаю, куда подевался секс и уцелел ли он где-нибудь вообще. Молодежь, похоже, обходилась почти без него. Геи тоже — а ведь раньше вроде на них всегда можно было положиться. Если секс еще и существовал, то в большом городе, а не здесь, хотя и в городе он, скорее всего, подвергся полной коммерциализации. Почти все удовольствия теперь предполагают переговоры и контракты.

Мне вроде бы должно было быть все равно. Мне и без того было о чем поразмыслить — например, о благополучии своих детей, или о том, что съесть на завтрак, потому что в этих вещах хоть что-то от меня зависело. Да ведь только краток наш век в этом дивном мире, а вдруг больше никто не станет предаваться любви? Грустно. Как будто из мира исчезла музыка.

Я встала, стряхнула травинки, пошла в дом и включила радио. Нашла джаз — чтобы было с кем пообщаться, пока не принесут почту.

Почтальон ездил на белом фургоне. Его имя было вышито на куртке красными нитками: «Билл». Играло радио, я обошла дом, открывая и закрывая книги, проверяя себя — помню ли, что на какой странице. Такая йога для ума. Когда-то я помнила постранично каждую принадлежавшую мне книгу. Любимые могла перечитывать в уме, не беря их в руки. После того как я выкормила обоих детей, эта информация куда-то ушла. Иногда мне удавалось кое-что вспомнить, например: сдобное сахарное печенье, страница 872, «Кулинарные радости». Идеальная постраничная память — не слишком возвышенный талант, но есть у меня еще и менее возвышенный: я всегда могла с точностью определить, в какой контейнер лучше поместятся остатки еды.

Сквозь соло саксофона я услышала, как Биллов фургон карабкается на первой передаче к нам на горку. Значит, у меня еще минут семь — перед моим почтовым ящиком еще три — до начала рабочего дня.

Под фортепьянные импровизации Дика Каца я напялила свои Брюки и чистую блузку, прихватила мешок для почты и пошла на улицу.

Казалось бы, секс и красивая одежда должны быть связаны напрямую, а вот и нет. Равно как не связаны секс и счастье, или секс и занятия спортом, или даже секс и молодость. Секс — это как наслаждение джазовой музыкой: любой вдруг взял — и врубился.

Мой ученый кузен очень любил джаз. Когда мы оба жили в большом городе, он часто звонил мне в дверь за полночь, будил меня и тащил в какой-нибудь джаз-бар. Объяснял он это так: раньше там делать нечего, потому что настоящий драйв приходит только после часу, а дальше уже нужно сидеть до рассвета, потому что если оно случится, если к вам прилетит фея джаза, то музыка останется с вами до конца вашей жизни.

В его случае это оказалось не так уж долго.

Может, фея секса куда-то улетела?

Мне, наверное, не стоило про это думать, но ведь тогда оставалось думать только о смерти: о смерти, деньгах и еде.

Я стояла у почтового ящика с мешком написанных писем, и вот подъехал Билл — белый фургон Американской почтовой службы, зеркало заднего вида украшено розовым искусственным мехом. Кто его знает, может, дожидаясь почтальона на улице, я нарушала неписаный закон Онкведо. Мне было как-то неловко, что я не чту законов городка, в котором живу, — например, законов, предписывающих улыбаться. В Онкведо все мне улыбались, а в большом городе не улыбался никто. Когда я сюда приехала, я думала, эти улыбки что-то значат: что у меня брюки расстегнулись или что мне хотят рассказать, как они познали Иисуса Христа. Но оказалось, у этих улыбок нет смысла. И они ко мне не относились. Это было просто такое благожелательное выражение лица.

А вот Билл улыбался по-настоящему. Мы с ним встречались у почтового ящика пять раз в неделю. Наверное, я была самой надежной его клиенткой. Выпадали дни, когда Билл оказывался моим единственным собеседником. Из всех моих здешних знакомцев он был самым дружелюбным человеком. Не в стиле дежурного дружелюбия, а скорее «я ведь и правда очень рад вас видеть». Стоило ему заметить меня — и улыбка озаряла лицо, будто солнце, вырвавшееся из-за туч.