Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова

Айрин хватало такта не приезжать с персонажем из прошлого, когда он доставлял ко мне детей. Но однажды я видела, как они входят в ресторан, все четверо. Я возвращалась из библиотеки. Вообще-то, мне ничего там особо не было нужно, но это было единственное место в Онкведо, где я чувствовала себя более или менее в своей тарелке. Случалось, что, перечитав все газеты от корки до корки и просмотрев все новые книги, я, как девчонка, нарезала петли по главной улице, попусту расходуя бензин, пытаясь понять, что я тут делаю. И вот я проезжала мимо парковки возле «Мяса на ребрышках», опознала его машину и увидела, как он входит в ресторан, обняв одной рукой Айрин, а дети — следом.

Я остановилась у следующего светофора, и меня вырвало. Я успела добраться до канализационной решетки. Старалась не свинячить, раз уж я в общественном месте.

Потом прополоскала рот водой, пососала мятную конфету и строго спросила себя:

— И чего бы ему не быть счастливым?

На это у меня нашелся единственный ответ:

— И чего бы ему не сдохнуть?

Я решила, что, если она приучит моих детей называть ее мамой, я совершу что-нибудь противозаконное. Я, между прочим, вычитала в «Онкведонском светоче», что подают в этот вечер на ужин в местном исправительном заведении: суп-чили, овощное рагу, консервированные груши.

Когда персонаж из прошлого привез Дарси, Айрин, как обычно, в машине не было. Я тщательно подготовилась к приезду дочери: масло оттаивает на кухонном столе, тут же лежат цветная бумага и ножницы, а также ленточки из магазина «Все за доллар» — наряжать ее кукол. Он позвонил у двери, а когда я открыла, толкнул Дарси вперед, будто она упиралась.

Я едва удержалась, чтобы ее не обнять, — но я знала правила игры. Дарси держала всех на расстоянии одного метра, как держит фрейлин королева. Я повесила на крючок ее куртку. Поставила расшитую пайетками сумочку рядом с резиновыми сапожками. Осведомилась, соблаговолит ли она испечь печенье. В отличие от брата, Дарси никогда не следовала рецептам. Она любила импровизации — била яйца, добавляла ваниль, подсыпала сахар, ложками кидала масло. Печенье каждый раз выходило другим. Больше всего Дарси любила бить яйца. Она умудрялась раскокать все, какие найдутся в доме. После ее отъезда я неделю питалась омлетами.

Она мне не ответила. Я сменила роль — из услужливой фрейлины превратилась в энергичную маму. Суетилась, разглаживая ленточки, складывая бумагу в аккуратную стопку. Втихаря смотрела на нее, не отрываясь, впиваясь в нее глазами. Как и все красавицы, Дарси красива во всем, красивы даже те части ее тела, которые по сути своей неизящны, как, например, лодыжки. Лодыжки изысканны, два маленьких паруса, наполненных ветром. Красив пробор, белая дорожка горного серпантина, разделяющая на две части дивные черные волосы. Она на меня не смотрела, но, когда на миг подняла глаза, я чуть не вздрогнула: льдистая синева, а в ней — коричневый клин, кусок шоколадного торта, дар от деда по материнской линии. В некоторых культурах эту асимметрию сочли бы знаком ведьмовства, печатью колдуньи.

Увидела ленточку и сразу схватила.

— Это зачем? — поинтересовалась она; в голосе звучал упрек, будто мои дары выглядели мелочными, бессмысленными.

Я напомнила себе: Дарси обижена на тебя за то, что ты ее бросила, вот и выпендривается.

— Для украшения, — сказала я.

Украшать — это ее любимое занятие. И у нее отличный вкус. Руки сами тянулись погладить ее по волосам. Я засунула их в карманы. Увидела, что она слегка расслабила плечи. Она свернула ленточку, потрогала ножницы. Было ясно: она злится и сама не знает, на что.

— Хочешь медового чаю? — предложила я.

Она не ответила. Медовый чай — это горячая вода с ложкой меда. Дарси любит пить его с молоком, а мой сын — с капелькой лимонного сока.

Дожидаясь, когда она сама приблизится, я села на диванчик, повернулась спиной; дышала, выжидая.

Она подошла сзади, потянула меня за волосы:

— Сделать тебе хвост?

— Да.

Она вышла из комнаты, я слышала, как она там возится, довольно долго, — роется в ящиках в ванной и в разных шкафах. Вернулась с моей «деловой» сумкой, набитой до отказа.

— У нас тут парикмахерская, — объявила она. — А я… — Она чуть подумала и авторитетно добавила: — Я шампулыцица.

Она принялась немилосердно расчесывать мне волосы, время от времени брызгая на них нечто со смутно знакомым запахом — но явно не предназначенное для этой цели. Крахмал? Дезодорант? Бутылку мне было не разглядеть. Оставалось надеяться, что это не пятновыводитель. Я сидела не дергаясь, пока она вплетала ленточки в слипшиеся волосы, укладывала, закручивала. Потом принесла мне зеркало. Я увидела, что задумала она все правильно — переместить, переложить каждый волосок, — но вышло довольно эксцентрично. Моя голова напоминала кукурузное поле после урагана.