Росен Босев - Дни, что нас сближают

Может быть, я лунатик? Надо отметить в календаре ночи, когда я не сплю. Возможно, они и вправду совпадают с полнолунием.

Я отдернул занавеску. Белая ночь скользила по сонным гребням гор, высветив каменную церковь святого Николы на центральной площади. За холмом Меловой Круг дышали химические заводы, над ними красным платком бился на ветру огненный факел.

Луна — круглый, пристальный глаз. Я сделал пометку в календаре и тут же вспомнил, что вот уже месяц не смыкаю глаз. До чего все бессмысленно!

— Что бессмысленно? — раздался голос Елены.

Я оглянулся. В комнате никого не было.

— Ты зачем мне врешь, что работаешь?

— Только что кончил. Интересное дело.

— Но почему ты не спишь?

— Пришлось покопаться в одной старой истории…

— Почему ты не спишь, я спрашиваю?

— Сейчас лягу. И оставь, пожалуйста, меня в покое! — Не было у меня сил оставаться хорошим. Я чувствовал себя усталым, расстроенным. Да этак недолго и по-настоящему сойти с ума. Свихнусь, и все. Страх вылез из-под кожи, пополз, закачался на стене. Я с трудом поднялся в постели, замахнулся, хотел прогнать, уничтожить, но он по-прежнему был рядом — ни человек, ни тень. Что со мной? Пот крупными каплями стекал со лба. Нет, нет! Я готов был кричать, словно истеричная девица…

— Ты звал?

— Нет! — ответил я почему-то грубо. Я был отвратителен.

Елена нерешительно потопталась у кровати, поняла, что мне плохо, вышла и вскоре вернулась с чашкой и какой-то таблеткой.

— Что это? — Я недоверчиво взял чашку.

— Лимонный сок. — Елена ничем не выдала обиды.

— Не хочу. Дай холодной воды. Больше ничего.

— Сейчас. — В полной растерянности Елена направилась к окну.

— Там окно, а не дверь. — Голос мой звучал сухо и отрывисто.

В первое же воскресенье вместе с шефом Стоилом и городским начальством я отправился на охоту. Эта моя первая попытка оказалась вполне безуспешной, но вернулся я, чуть не падая от усталости. Выкупался и крепко уснул рядом с моими драгоценными созданьями. Проснулся я рано, сварил себе черного кофе. Елена почувствовала, что я встал, и тоже вышла на кухню.

— Тебе плохо?

— Нет, — ответил я.

— Ты никогда не вставал так рано.

— Я никогда так рано и не ложился.

Я сварил кофе и для Елены. Впервые с тех пор, как у нас появились дети, она позволила мне за ней поухаживать. И вдруг засмеялась. Но как! Словно нить, то и дело рвущаяся от усталости и нервного напряжения. Присмотревшись, я заметил в ее волосах благородные проблески, которые свидетельствуют о вступлении в другую полосу жизни. Что-то больно толкнуло меня изнутри. Целый день я чувствовал у себя за спиной что-то неуловимое. Потом мне пришло в голову, что если я останусь один, то пойму, что со мной происходит. А вечером вдруг позвонил в тот город. Ее не было. Тем лучше. Что я мог ей сказать? Звонил я туда редко и потом каждый раз об этом жалел. И после каждой встречи тоже — просто голова раскалывалась. Я-то думал, что кое-что о ней знаю, а выходило, что и там я был не с ней, а опять-таки сам с собой. Девушка была очень мила, терпеливо сносила мои капризы, а я никак не мог освободиться от сжимавших меня тисков, расслабиться, отдохнуть, наконец. До чего же я устал! Собственно, мое стремление переехать в другое место, в другой город, к другим людям, скорей всего, и возникло из постоянного, неотступного желания отдохнуть. Но где оно, то место, которое снимет с меня эту усталость? Глупости! Просто нужно быть внимательней и снисходительней к людям. И к черт ту себялюбие… Нет, так ничего не выйдет. Надо найти доктора Рашкова, рассказать ему обо всем. Прокурор купил себе эспандер и трехкилограммовые гири. Пусть хоть самолет купит! Все равно он стал бледнее и все чаще сжимает в ладонях голову. Верно, и облысел от этого. Я не жалел его. Его точность и аккуратность мне давно уже до смерти надоели. В конце концов, главным для него всегда было мнение начальства. И эти его жалобы на бессонницу, на мигрень! С утра до вечера готов занимать всех своими болячками. По-моему, я его и раньше ненавидел. Меня тошнило от его железных зубов, от строгого темного костюма, который он ни разу не сменил за те восемь лет, что я его знаю. Однажды я не выдержал и резко выступил против него по поводу двух, в общем-то пустяковых, дел. Осмелился. Прокурор потребовал максимального наказания для двух мальчишек, напугавших какую-то старуху. Прокурор заявил особое мнение, а потом долго и назидательно вещал о современном комсомольце. На что один из мальчишек ответил, что он еще не комсомолец, а только пионер. Прокурор разозлился, закусил железными зубами рот и потребовал самого строгого наказания. «Преступники» только хлопали глазами, слушая его громовую речь, но вряд ли что-нибудь понимали. В тот же вечер произошло еще одно отвратительное событие. Отец одного из подсудимых зверски избил свою жену. На моих глазах. Женщина даже не защищалась. Увидев, что она вот-вот потеряет сознание, я не выдержал и кинулся к ним. Негодяй было двинулся на меня, но испугался моего взгляда. Подойди он чуть ближе, я бы не удержался и пустил бы в ход кулаки. Разумеется, я никому не сказал об этом ни слова, но нашлись доброхоты, сообщившие все прокурору. Мы поссорились. Он хотел возбудить против драчуна дело, главным образом за то, что тот посмел угрожать представителю правосудия. Мне же ничуть не улыбалось оказаться в центре внимания всего городка. К тому же я и сам чувствовал себя виноватым. Ни в коей мере не оправдывая отца мальчишки, я пытался поставить себя на его место и даже отчасти жалел его, неотступно думая о том, что терзает его душу. Отказавшись дать ход делу, я спас его от суда, после которого он вряд ли стал бы лучше. Самое малое, что ему грозило, — это принудительные работы. Срок? Да не такой уж маленький, особенно если бы мы все выступили против него.