Росен Босев - Дни, что нас сближают

— Мишо, — (так вот он какой, этот Мишо, умеющий отыскивать в людях слабые места!), — возьми дело со Спиридоновым в свои руки, черт бы побрал Камена с его щепетильностью, зла не хватает!

— Ничего не имею против. — Вошедший благожелательно глянул на Гошо, будто предлагая и ему участвовать в выполнении задания. — Но как на него выйти? Не просителем же являться?

— Позвони Гладнишке, он свяжет тебя с Хубенковым, Хубенкову передашь привет от меня л и ч н о и скажешь, что обещанное будет сделано; Хубенков представит тебя Спиридонову. Учти: Спиридонов над обоими стоит, как бы не вышло какой накладки.

— Знаем, не малые дети. — Мишо снова обвел своими добрыми глазами кабинет, и Гошо подумалось: вот бы у него работать!

— Узнай, чем увлекается: охотой, вино давит, ракию гонит — что-нибудь да есть! И позови на субботу, на своей машине не может, так мою пошлем.

— Заметано, — кивнул Мишо.

Сергиев на миг задумался.

— Сам сориентируйся. Если надо, позови Цецку. — Тут он впервые поглядел Гошо в глаза, будто говорил это ему или искал у него сочувствия. — Как знать, некоторые с милашками любят отдыхать, у каждого свой вкус.

— Без деталей, шеф, без деталей. Не разжевывай! Все будет о’кэй.

— Колесники нужны мне весной, а не через три года, не забудь.

— Ясно. Завтра с утра я уже у Гладнишки. Есть еще что?

— Нет. Свободен.

Мишо еще раз глянул на Гошо как на соучастника, подмигнул ему и медленно вынес свое пузо из кабинета. На миг наступила тишина, не хватало его шумного дыхания и какого-то домашнего тепла, возникшего с его приходом. Сергиев снова поглядел Гошо в глаза, словно извиняясь.

— Что делать… обычным путем не получается… — И, как бы ставя на всем этом точку, спросил: — Как зовут?

— Там написано, Георгий Александров, но зовут все Гошо.

— Хорошо, Гошо, приноси заявление, диплом и все, что полагается, а мы подумаем, посмотрим. И не забывай, куда идешь, это я тебе третий раз говорю.

— Да, — прошептал Гошо. — А рекомендация у вас останется?

Сергиев протянул ему письмо.

— Нет, письмо не нужно. Докторов большой человек, но в облаках витает. А тебе надо на земле стоять, на земле, хоть ты и отличник. Ну пока.

Гошо сказал «до свидания», слегка прищелкнув каблуками, и только когда осторожно закрыл дверь, начал постепенно приходить в себя. На остановке в ожидании автобуса он ни с того ни с сего разговорился с двумя местными, совсем деревенскими на вид, о городке, о комплексе и даже о Сергиеве и Мишо.

Целых три дня он не мог ни на что решиться, хотя знал, что с каждым днем число кандидатов у Сергиева растет и ничего странного, если их стало теперь, может, уже пять, не считая его самого. Две ночи он почти не спал, а когда засыпал, его преследовали тяжелые сны; мать обращалась с ним заботливо, как с больным, хотя больной была она и именно из-за нее он вынужден теперь решиться на такой унизительный шаг, а что шаг унизительный — так это яснее ясного: ведь снова придется стучаться в обитую дверь Сергиева, а надо, потому что комплекс рядом с Софией, хотя в любом другом месте его приняли бы с распростертыми объятиями. Он старался подавить свои колебания, и они отступали, но снова возвращались, решимость сменялась изматывавшими его сомнениями. Посоветоваться бы с кем… Он отыскал двух близких институтских приятелей, встретился за рюмкой водки сначала с одним, потом с другим и, пересиливая смущение, попросил совета: как бы они поступили… Оба были единодушны: надо — значит, надо, удивляться нечему, так принято, все так делают, не будь телком наивным, счастье раз в жизни выпадает. К профессору он не решился пойти, хотя верил ему больше, чем кому бы то ни было. Это тебе не Сергиев с его спортивной выправкой. Докторов внешне на отшельника похож, и взгляд мутных, старческих глаз отшельнический; многое он видел, передумал, переоценил, многое познал, но одному не научился — ходить по земле, а не витать в облаках. Да, не решился он посоветоваться с профессором, потому что был уверен: профессор поймет не только его душевный протест, но и нечистоту его помыслов — ведь была в них и эта сторона. А мать… мать, сострадая ему, сказала, однако, в первый же день: придется пойти на это, вот был бы жив отец…

Итак, после трех дней мучений, которые, то усиливаясь, то чуть отпуская, жгли душу, перебрав в уме несчетное число раз весь свой разговор с Сергиевым, все, что увидел и услышал в его кабинете: первое предупреждение (должен осознать, где будешь стажироваться!), потом короткая фраза о конкурентах, разговор по телефону с неким Каменом (не получается, так ищи подход!), вызов Мишо с глазами толстого добродушного божества, характеристика Докторова (большой человек, но в облаках витает) и совет на земле стоять, на земле, — Гошо принял решение. А приняв его, успокоился и даже сам себе подивился: о чем еще тут думать, если число кандидатов у Сергиева растет с каждым днем? Почему он, Гошо, должен быть глупее других? Конечно, у него есть плюс — ходатайство Докторова, но ведь для Сергиева это ничего не значит. А он-то верил, что слово профессора для всех закон! Гошо сложил документы в красивую папку: заявление, диплом, автобиография, справка о прохождении практики, рекомендательное письмо Докторова (пусть все-таки лежит!) — и заколебался: какой взять конверт — большой или маленький, с прокладкой или обычный. Наконец остановился на большом, сунул его в зеленую папку и с каким-то смутным чувством — то ли презрения к самому себе, то ли восхищения своей решительностью, то ли притворного равнодушия — лег спать, сказав матери, что завтра пойдет. Хорошо, сын, хоть бы все уладилось…