Росен Босев - Дни, что нас сближают

А нет уже многого, многого. Нет блестящих черных волос твоего отца. Встань, поднимись по красноватым камням, подойди к нему и, когда он удивленно поднимет свою поседевшую голову, скажи: «Папа, прости, я всю жизнь плохо тебя понимал, я вечно спешил, я вел себя как глупый мальчишка. Я был неправ, ты по-настоящему честный человек, ты самый честный человек…» Он притворится, что не понимает, ведь это ему уже не нужно, потому что сейчас он думает только о тебе.

Как много времени я прожил, не зная, что мрачное выражение лица может скрывать нежность и теплоту. Как, наверное, трудно было отцу сохранять это выражение на лице… Сейчас он, пожилой человек, сидит наверху, совсем близко, и если я подойду к нему, он улыбнется дружески-сочувственно. Многое из того, что в давние дни омрачало его душу, осталось позади — в старом доме, полном дорогих, незначительных, незабываемых мелочей. Сейчас, когда он меня видит, он не думает о выражении своего лица, и потому оно такое открытое, сердечное. Если я приближусь и скажу: «Прости меня — я только сейчас понял, так поздно», — он улыбнется и ответит, что это не имеет значения и вообще ничто никогда не поздно. Он скажет это, чтобы поддержать меня, и за мягкостью взгляда спрячет свое суровое, мужское знание…

Я понимаю это так ощутимо, как чувствую теплоту скалы. Лежу, закрыв глаза, и чувствую, как память прижимает, давит меня, словно другая скала, еще более горячая. Смотрю сквозь полузакрытые веки — у памяти синий цвет, и в этой синеве блестит солнце. Все синее и теплое… И в этом синем и теплом звучит, как в давней комнате моего детства:

— Можешь быть спокоен… Все уже в порядке…

А я неспокоен и снова слышу ее смех — приглушенный, горький. Я хорошо знаю, так смеется человек, подавляющий в себе сильную боль, и в этом смехе я слышу: я взяла на себя твою боль, люблю тебя, несмотря ни на что, все так, как ты хочешь, я отдала тебе все, что могла, можешь быть спокоен… можешь быть…

Но я неспокоен. Я чувствую, как тяжко, всем своим телом придавил меня камень, на котором лежу. И чувствую на своем плече ее лицо. Она медленно поднимается, смотрит на меня, но я закрыл глаза, и наши взгляды не встречаются. Она гладит мое лицо и уходит по скалам, поднимаясь все выше и выше по красноватому камню, словно тень летящей птицы. Оборачивается, машет рукой — ее рука струится в горячем мареве, а взгляд словно бы хочет мне что-то открыть, чего я не понял за все наши дни и все наши ночи, — но вот ее тень бледнеет и тает в синем воздухе…

А я — я снова остаюсь один на скале. Я знаю, что до сих пор я только брал, но ничего не давал взамен, и знаю, что теперь понял это. И хотя мой отец и скажет, что никогда не поздно, я знаю, что поздно и что он говорит это только из любви, желая мне помочь. Но я уже не нуждаюсь в помощи — это тот самый миг, когда с болью и мукой начинаешь становиться человеком…

Очнувшись, я услышал смех и неясный говор и поспешил встать. Мне показалось, по дорожке кто-то идет, но ступени были пусты. Однако где-то рядом были люди, потому что снова послышался девичий смех. Он несся откуда-то сверху, и я пошел на этот смех, на звук, так внезапно прервавший мое одиночество.

Выйдя из-за скалы, я увидел на отвесной стене юношу и девушку. Они карабкались вверх — запыхавшиеся, обвязанные толстой веревкой, о чем-то переговариваясь и смеясь. Они были так близко, что я хорошо различал их молодые разгоряченные лица. Наверху, на самой вершине, что-то дымилось — верно, их товарищи разжигали костер.

Им было самое большее лет по шестнадцати-семнадцати. Вот, подумал я, они такие молодые, а не боятся ни скал, ни высоты. Шутят себе, как ни в чем не бывало…

Я следил за ними взглядом, пока они не поднялись на вершину и не скрылись за гребнем. Я позавидовал этим ребятишкам. Отвесная скала казалась мне когда-то непреодолимым препятствием — но ведь они в таком же возрасте преодолевают ее играючи. Главное — то, что на скале всегда есть люди…

Тут только я вдруг обнаружил, что для того, чтобы видеть их лучше, я вышел за парапет, огораживающий площадку. Я не почувствовал абсолютно ничего. Я смотрел вниз и совсем ясно видел трещины в скале, пучки травы и красный верх своей машины. Шагнув вперед, я встал на самом обрыве и всмотрелся в долину. Голова у меня не закружилась. Все было ясно, до боли ясно и просто…

Махнув рукой родителям, я повернулся и пошел вниз по дорожке, по ступеням, высеченным в скале.

Перевод И. Марченко.