Росен Босев - Дни, что нас сближают

Петьо придвигает подушку, облокачивается. Шелла ерошит его волосы. Ничем не поддерживаемое пламя гаснет так же быстро, как вспыхнуло. Кажется, на даче кто-то есть. Незнакомые портреты смотрят со стен. В пепельнице окурки, выкуренные другими. Петьо взглядом окидывает комнату, через дверь рассматривает холл, замечает позолоченную статуэтку: два голубя протягивают друг другу клювы и не могут дотянуться. Потом он поворачивается на спину, разглядывает белый лепной потолок…

К возвращению Диньо Крика тетя Мара побелила общежитие и уселась в ожидании на солнышке. Она думала, что когда Диньо это увидит, то обрадуется и скажет ей: «Благодарствую».

Крик вошел, осмотрел подсыхающие стены и с досадой смял сигарету:

— И как ты могла так опростоволоситься?

Тетя Мара стала оправдываться:

— Да я так, для красоты, Диньо…

— Для красоты, для красоты, — рассердился он. — Побелила. Да разве здесь нужен белый цвет? Белое — это больница. И что за оттенок. Когда-то мать клала в побелку синьку. Получалось что надо.

На другой день общежитие синело, будто была собрана вся синева неба.

Петьо не знает: возможно, это Диньо Крик внушил ему болезненное отношение к белизне. Гипсовый белый потолок, белый чертеж раздражали его своей бесцветностью.

— Должно быть что-то еще, — объяснял Диньо.

— Что-то должно быть, надо уплотнять цвет, — повторял Петьо.

Это произошло на третий день после побелки общежития.

Третий день — пятница — навсегда вошел в летопись стройки. Председатель профкома потирала руки.

— У нас рождается новое начинание, — восклицала она.

Сверху им все вбивали в голову, что от них должны поступать разные инициативы и идеи. А это всего-то была одна из бесконечных фантазий Крика…

В то утро Петьо опоздал на работу, он и не подозревал, что все было заранее срежиссировано, что невидимая рука дергала нить событий. Он выходит из комнаты бухгалтеров, которые не могут вспомнить, кто и зачем его искал. Смотрит на часы. Перепрыгивает через канаву, спускается по дорожке прямо к цеху, и вот он врывается в общежитие и останавливается в дверях. Петьо думал, что все уже на стройке, а они, оказывается, здесь, сидят за столом.

— Входи, — говорит Диньо. — Садись!

Петьо подчиняется приказу.

Бригадир молчит. Петьо пытается понять, что происходит. Праздника никакого нет, а все нарядные. Ордена и медали прикреплены к лацканам. Наверное, будут отмечать возвращение Крика из больницы. Нет-нет, он ничего подобного не допустит. Только почему все молчат?

Крик встает. Он еще не привык к протезу, но костыли не берет, опирается о стол. Поднимает голову и поворачивается к Петьо. Значит, они собрались здесь из-за него. Какое-то неясное чувство вины охватывает Петьо.

— Это ведь твой отец, да? — спрашивает Крик, указывая на сидящего справа от него мужчину с посеребренными волосами.

Петьо не знает, что отвечать. Да, это действительно его отец, но зачем понадобилось напоминать ему об этом, да еще таким необычным образом? Что за выдумки? Наверное, что-то неожиданное, догадывается он, какой-то подвох. Надо быть осторожным. Бесконечные штучки Крика ему знакомы.

— Это ведь твой отец, да? — опять спрашивает Крик.

— Да!

— А это его брат, то есть твой дядя, — отмечает Крик. — И этот твой дядя, и этот тоже. Четыре брата. Посмотри на ордена и медали у них на груди. Они — гордость нашей стройки…

Петьо чувствует, что дело гораздо серьезнее, чем он предполагал. Неизвестность настораживает его. Что случилось? Что надумал Крик?

Петьо мысленно вспоминает все плохое и хорошее, людей и события. Хочет понять, к чему клонится это странное театральное представление, чтобы уберечь героя от неожиданности.

Диньо Крик подает реплики:

— С тех пор как они себя помнят, все четверо были строителями. А в последнее время строят всё химические комбинаты. Всё химические… Слышишь?

Диньо уже кричит. Петьо не выдерживает.

— Да! — только и вырывается у него из груди.

— Да, — повторяет Крик, — им нужен инженер. Свой! В бригаду! Наш человек, наш наследник, а не как тот, что по слогам разбирал чертежи.

Стул заскрипел на кирпичном полу.

— Мы решили… этим инженером будешь ты.

— Чудесное новое начинание, — бормочет председатель профкомитета в клетчатой блузке, молчавшая до сих пор. — Это…

Крик зло смотрит на нее, и она замолкает. Нет-нет, это не почин, это как заклинание. Это наказ. Диньо чувствует, но не может выразить. Оно родилось там, в его душе, как крик, все превозмогая и заглушая. Может быть, это пришло, когда вибрация огромного барабана сотрясала его тело, или в больнице, когда кричал: «Она двигается, она двигается», а может, при виде белизны побеленных стен в общежитии. Он сам не знает когда, но понимает: то, что предлагает, хотя и бессознательно, совершенно необходимо…