Александр Иличевский - Дождь для Данаи (сборник)

Мы говорим о поверхности в пространстве представления, на которой «происходит жизнь» мифа, точно в таком же наглядном смысле, в каком мы говорим о проблеме картографирования нашей «земной жизни» (учитывая, что «пространство» теперь стало «поверхностью»: мы перешли к «поверхностному существованию», к «плоскому миру»).

Отметим также важность требования свойства непрерывности (гладкости [37]), которое определяется внутренней замкнутостью мифологического пространства и невозможностью естественного (непрерывного) проникновения в безграничное внешнее пространство, а также требования ориентируемости и вытекающего из него свойства двусторонности, которое гарантирует абсолютную отграниченность пространства мифа.

Мы предполагаем, что интересующий нас в дальнейшем в связи с категорией Истока образ адамического сознания (и образ космогонической изначальности, тесно связанный с «тектоническими свойствами смыслопорождающего сознания», которые выражаются в таких культурологических понятиях, как «архетипичность», «заочная память», «поэт — пророк, предсказывающий назад» и т. д.) обладает свойством принципиальной мифологичности. По крайней мере, было бы разумно так предположить за неимением других интерпретационных моделей.

Зададимся вопросом, как именно происходит трансгрессивное разрушение пространства адамического сознания и какие топологические характеристики его сопровождают. Интуитивно ясно, что процесс этот сходен с разрывом, нарушением непрерывности мифологического пространства и «выходом наружу» в «темное пространство», перетеканием наблюдателя через «дыру Различия» с изнанки во вне.

Ясно также, что здесь с необходимостью происходит нарушение свойства ориентируемости, мифологическая поверхность становится односторонней: если до того «жизнь» мифа проистекала на двусторонней, непрерывной, компактной поверхности, то через трагическую паузу в богооставленности, открывшуюся в виде впервые явленного Ничто, происходит изгнание в потустороннее враждебное пространство. То есть в какой-то момент случается мистическая метаморфоза топологий, в результате которой в адамическом (мифологическом) сознании внезапно происходит смена пространственных отношений, которая влечет за собой… в конечном счете все что угодно, в частности, возникновение возможности метаописаний, первичного признака гносеологического существования (например, состояния, в котором наблюдателем получается извне тайное знание).

Для нас важно, что такой переход с необходимостью совершается именно по односторонней неориентируемой поверхности, наподобие Листа Мёбиуса (возможно, ему гомеоморфной [38]), что позволяет нам ввести в эту ситуацию присущий этой поверхности аспект переворачивания .

В дальнейшем для удобства эти метаморфические поверхности мы будем схематично называть Сфера и Лист Мёбиуса .

Понятием паузы, цезуры в контексте трагедии как таковой (и ее математической коннотации — катастрофы ) мы пользуемся, основываясь на важном комментарии М. Б. Ямпольского, данном им рассуждениям Гельдерлина о трагедии: «В тот момент, когда трагедия достигает наивысшего напряжения, Закон нарушается и вместо трагической смены представлений является то, что кроется за ней, — непреодолимый разрыв между героем и Богом, является ничто в виде чистых форм пустого пространства и времени <���…>. Остановка, цезура смещает человека из его собственной жизненной сферы, переносит центр его внутренней жизни в иной мир, в эксцентрическую сферу мертвых». [39]

Итак, мы предполагаем, что «зарождение» Листа Мёбиуса таинственным образом происходит в мистической паузе, цезуре, одновременно открывающей пропасть богооставленности и означающей виток смены представлений. Лист Мёбиуса в нашем понимании топологически характеризует явление Ничто: разрыва, паузы, следствием которой является возникновение Различия. [40]О том, как топологически Различие содержится в устройстве Листа, см. ниже.

С Листом Мёбиуса мы ассоциируем сефиротический символ Алеф-Ламеда . Алеф и Ламед представляют собой два буквенных изображения 1-й и 12-й карт (1-го и 12-го аркана) Таро, чья схема возникла в результате адаптации оккультизмом символизма сефиротического древа, принадлежности Каббалы.

Сразу заметим, что вид аркана — петли — имеет внятную изобразительную отсылку к Листу, или Петле, Мёбиуса (далее в анализируемых текстах А. Парщикова в этой связи нам встретятся многочисленные «загогулины», «арки», «скрепки», «скрутни» и т. д.).