Александр Иличевский: Ай-Петри (нагорный рассказ)

Читатель! Перед тобой рассказ о любви. Он берет свое начало на Памире и обрывается в Крыму, покрывая время разлуки. Гораздо больше, чем другие рассказы о любви — он наивен, взвинчен и изломан чувствами. Автор просит у тебя снисхождения — и благодарит за возможность выговориться.

Когда у меня еще не было Велегожа, я часто откатывался из Москвы в Крым: в угол империи с ринга столицы. Крым я никогда не использовал для праздности — он был моим прибежищем, снадобьем. По причине места рождения (крайне счастливого) Юг в детстве как воззрение опыта всецело был занят Каспием, а Крым и Кавказ мной различались только на карте. Однако, в юности появился опыт чтения — и Крым решительно отделился от Кавказа в пользу свободы: отправной точки падения, бегства, в которой можно затеряться, как убаюканная парением чайка способна затеряться в воздушном сне — среди чередующихся миров: слоев восходящего бриза.

Тем не менее, Кавказ и его побережье для меня были осенены несчастьем дуэлей, самоубийств, любовно-трагических скитаний, набегов туземцев, пленительной враждебности природы. Удушающего влажного буйства субтропиков. Горных тропинок, безвозвратно ведущих в лазоревые выси. Хрустальных озер, влекущих в себя уморенного зноем путника — подобно тому как внезапно раскрывшаяся нагота манит раскаленного несбыточным стремлением любовника. Неистовства насекомо-животного мира. Богомолов, похожих на переломленные портовые краны и способных перекусить мизинец. Саранчи-кобылок, размахом крыльев обнимающих воробья. Тараканов, похожих на пятиалтынных черепашек. Четырехвершковых сколопендр, напоминающих гранатовый браслет и кусающих сразу всеми сорока но́го-челюстями, оставляя на коже красноватый долгий след, похожий на оттиск, какой оставляет на женском бедре чулочная подвязка. По-азиатски коварных чакалок, подсиживающих охотника, оглашая окрестности глумливым плачем. Говорящих медведей, швыряющих в путников камни с круч. Камышовых распадов, в которых ворочаются пудовые жуткие щуки. И главное: малярийных болот, одни только испарения которых уже вызывают душераздирающий вздор видений. Над их трясиной гигантские, двухперстовые шершни лепят гнезда, превосходящие размером, а формой напоминающие перевернутые саркофаги. Вид зыбучих дебрей, уставленных мускулистыми стволами, будто ногами исполинов, — увитых лианами, на которых то тут, то там покачиваются болванчиками утробно гудящие висельники, изрыгающие крылатые проклятья, — пронзал мое воображение до содрогания.

В конце концов, волшебная линза Кавказа мне чудилась веским хрусталем, в то время как оптика Крыма представлялась чистой акварелью.

Чуть позднее Кавказ немного просветлел для меня вот по какой причине.

Тогда — из свободолюбивых побуждений я разрабатывал способы бегства из родной страны, бурлившей непредсказуемыми трансформациями. Перемены в ее устройстве грозили либо бездомностью, либо обрушением, из-под которого откапывать было бы некому. И вообще, дело заключалось не только в самосохранении. Юности всегда беспрекословно требуется абсолют чувства физической свободы. Это во взрослом, притупленном мудростью состоянии можно согласиться на суррогат свободы — на «свободу внутреннюю». Напротив, молодость всегда вожделеет юное тело истины, а не дряблую зрелость правдоподобия. Тогда во что бы то ни стало мне требовалось остаться неподвластным катастрофическим обстоятельствам рушащегося государства. Были разработаны два маршрута, третий имелся на мази — и уже влек к разведке местности.

Первый как раз брал начало от кавказского побережья: из Батума на байдарке в Турцию — и наследовал Георгию Гамову, создателю теории эффекта квантового туннелирования. В 1934 г. он, вместе с женой, на байдарке, маскируясь прогулочным темпом, с третьей попытки преодолел туннелем свободы барьер госграницы. После лишений морского пути — мучительной зыби, зноя, безвестности — впереди у молодого физика были еще два великих открытия: реликтового излучения, с момента творения пронизавшего вселенную, — и генома. — И я втайне вторил ему, запасаясь двухместным «Тайменем», поддувными бортами, складным веслом, спасжилетом и стопкой плиточного шоколада.

Второй маршрут следовал хождениям Исаака Бабеля — через Памир в Гималаи. В ту пору в журнале «Вокруг света» была опубликована сенсационная находка — путевые заметки писателя, извлеченные из недр архива Лубянки.