Мартин Эмис - Беременная вдова

PS. Тебе пришел конверт из Лит. прил. Попрошу на работе, чтобы залепили марками и переслали.

PPS. Похоже, Кенрик пойдет в поход с Ритой. Они направляются в Сардинию, так что, полагаю, вполне могут добраться и до Монтале. Я ему дал телефон. Это в самом деле замок? Кенрик все утверждает, что они с Ритой просто добрые друзья и он намерен на этом остановиться. Я послушно — однако, думаю, тщетно — передал твой совет. Сказал: «Делай что хочешь, только смотри — Собаку не трогать».

— Почему бы и нет? — сказала Лили. — Если он хочет. Что-то я не понимаю.

— Никто не понимает. На самом деле. Но все знают, что нельзя.

— Ага, но Риту ведь тоже надо спросить. А она ведет себя как парень. Она непременно попытает удачи. Кенрик чудесный — просто мечта. Он — как молодой Нуриев. М-м-м… А что это такое из «Лит. прил.»?

— Когда ты меня бросила…

— Я тебя не бросала. Это было взаимно.

— Когда ты меня бросила, я начал думать о будущем. — И написал в «Лит. прил.» с просьбой дать ему книгу на пробную рецензию. Ему хотелось стать литературным критиком. И поэтом (но то был секрет). Он знал, что прозаиком ему никогда не стать. Чтобы стать прозаиком, необходимо быть безмолвным гостем на сборище — «тем, кто не упускает ничего». А он не был таким наблюдателем, не обладал таким эго. Он не умел прочитывать ситуацию — всегда неправильно ее истолковывал. — Шехерезада! — окликнул он. — Посылка сюда из Англии! Долго идет?

— По-разному! — крикнула она в ответ. — От недели до года!

— Гляди, — сказала Лили. — Теперь он ей по руке гадает. Она смеется.

— Ага. Он ее линии любви ищет. Ха. Как бы не так.

— Низенькие мужчины стараются больше. Что это у него с ногой? Ты маме расскажешь?

— Про Вайолет? Давай не будем про Вайолет говорить. Если Кенрик с Ритой сюда доберутся, — сказал Кит вдумчиво, — и если они уже не просто хорошие друзья, ужас будет полный.

В полдень прибыл Уиттэкер с кофе на подносе, и вся компания снова собралась на солнышке. Вдали от долины к небу курились три столба дыма, оливкового цвета, серебристо-голубые по краям. Внизу, на верхнем склоне ближайшего предгорья, видны были двое монахов, что часто там гуляли — погруженные в пылкую беседу, однако без жестов, гуляющие, останавливающиеся, поворачивающие, со спрятанными руками. Уиттэкер сказал:

— Адриано. Я слышал, ты человек действия.

— Отрицать это было бы тщетным усилием. Что говорить — мое тело, навроде карты сражения, само повествует о моей любви к приключениям.

И все это была правда: на маленьком, подернутом рябью теле Адриано повсюду виднелись ранения — свидетельства его пристрастия к хорошей жизни.

— Так что с твоей левой ногой, Адриано? Что с ней произошло?

Два маленьких пальца были начисто сострижены винтом моторной лодки в цейлонских водах.

— А это… пятно у тебя на шее и плече?

Результат воспламенения гелия на воздушном шаре, на высоте шесть миль над Нубийской пустыней.

— А что это за черные отметины у тебя на бедре?

Охотясь на дикого кабана в Казахстане, Адриано умудрился всадить в себя несколько пуль из собственного ружья.

— А колено, Адриано?

Авария на высокогорной санной трассе в Люцерне… На теле его были и прочие письмена, напоминавшие об опасностях, главным образом — результаты несчетных затаптываний при игре в поло.

— Кое-кто называет меня «подверженным несчастным случаям», — говорил Адриано. — Вот только на днях — в общем, я поправлялся после падения с сорокового этажа, когда полетел лифт в здании Шугар-лоуф-плаза в Йоханнесбурге. Потом друзья запихнули меня в самолет до Гейдельберга. Посадку в густом тумане мы пережили благодаря героическим действиям моего второго пилота. А потом, когда мы как раз усаживались на свои места, чтобы смотреть «Парсифаля», обрушился балкон.

Наступила тишина, и Кит почувствовал, что его взяли и вытолкнули из жанра. Он думал, высшие классы перестали такими быть — перестали быть источником малоизысканной социальной комедии. Однако вот он, Адриано, бросает вызов этому мнению.

— Ты, приятель, поосторожнее, — сказал Кит. — Сидел бы лучше дома и надеялся на удачу.

— Ах, Ки-иф, — отвечал тот, проводя мизинцем по предплечью Шехерезады, — но ведь я живу ради опасности. — Взяв ее руку, Адриано поцеловал ее, разгладил, вернул с неспешной бережностью. — Живу ради восхождений на небывалые высоты.

Адриано встал. С некоторой помпой приблизился к трамплину для ныряния.

— Он очень сильно гнется, — предупредила Шехерезада.