Сергей Носов - Дайте мне обезьяну

Можно сколько угодно осуждать «пиар на костях», но похороны всегда объективно пиарогенное действие. Хочешь того или не хочешь, на похоронах ты светишься сам – твои ли это похороны или ты на них только желанный гость, – светишься сам и подсвечиваешь других, так уж будь любезен, светись и подсвечивай выразительно, не забывая о своем ремесле быть всегда на виду – в гробу или рядом – и помни, что от гроба, кто бы в нем ни лежал, тоже падает тень, а на что тень упадет, это как гроб установите – живых забота.

Шутилина-то и при жизни пиарили неуклюже, а после смерти совсем перестанут. Чудовищная ошибка.

Леонид Станиславович Богатырев с достоинством встретил удар.

К удивлению многих из СС, ни гневу, ни страху, ни депрессии он не позволил овладеть собою. Кто бы мог подумать, что у Богатырева хватит мудрости не отвечать на гнусный наезд и не пускаться в самоубийственные оправдания?

Он никому не давал повода изображать фигуру сочувствия. Парадоксальной веселостью отвечал Богатырев на мерзкую травлю. Другой человек, говорили о нем. Он ли это? Смотрите, он улыбается!

Даже коллеги из политсовета «Справедливости», даже Несоева Анастасия Степановна и ее дочь Жанна, с детства знавшая «дядю Леню», не могли бы представить улыбающегося Богатырева. И вдруг все увидели, как делает это Богатырев – как улыбается. Улыбка у него оказалась на редкость нестандартная, вполне индивидуальная, с авторским, как говорится, клеймом, никаким боком она не вписывалась в знаменитую классификацию Джона Хэммера «120 активных улыбок», что сразу отметил Борис Валерьянович Кукин, хорошо изучивший состояние современной физиогномики. Богатыреву, известному своею угрюмостью, улыбка теперь давалась легко, без усилий – непреднамеренная, обезоруживающе простодушная, по точному определению Тетюрина, она ничем не напоминала вымученную ритуальную гримасу.

Сначала Косолапов думал, что Леонид Станиславович просто радуется невозможности свадьбы: увильнул-таки, гад, – но скоро и ему стало ясно, что изменения касаются глубинных слоев богатыревской натуры.

Он как будто весь успокоился как-то. Словно что-то томило его, угнетало всегда – в нем же самом, и прошло наконец, и теперь словно он освободился от роковой необходимости таиться и может открыто быть и казаться тем, кем он и был, как оказалось, на самом деле. Все заметили, что он другими глазами смотрит на мир – на мир, который в лице враждебных недоброжелателей жестоко над ним насмехался, и эти глаза, которыми он смотрит на этот непорядочный злобный мир, больше не бегают; исчезла необъяснимая пугливость во взгляде; если раньше взгляд выдавал, по общему мнению, отсутствие мысли, то теперь в нем читалась подкупающая детскость, почти озорство, и это ужасно шло имиджу «Богатырь – последовательный защитник обездоленных и угнетенных». Богатырь Богатырев смотрел на мир большими глазами, словно прозрел, а раньше был слеп, и о чем бы теперь ни говорил Леонид Станиславович, он не опускал очи долу (написал бы Негожин), а глядел в глаза собеседника прямо и смело.

Выступая перед избирателями, Богатырев с последней прямотой отвечал на трудные, иногда провокационные вопросы вроде: «Вы сильно любите животных?»

– О да, очень сильно!

Филимонов, чье присутствие на этих встречах объяснялось требованиями контроля, начинал уважать Богатырева за прямоту и естественность.

У Леонида Станиславовича выработался неповторимый стиль выступлений. О чем бы ни спрашивали его, он отвечал в самых общих чертах, присовокупляя к ответу загадочную фразу: «Я вам попозже прочту кое-что, и вы все сразу поймете». Когда наступало «попозже», Богатырев твердым голосом и нараспев, слегка покачиваясь из стороны в сторону, читал по памяти былину.

Если бы он пел или плясал, это бы никого не удивляло – редкий кандидат на вечерах в свою честь не поет и не пляшет, – но чтобы читать былину…

– А сейчас… послушайте… И вы все поймете.

И читал, читал Богатырев былину. Исполнение былин полюбилось Богатыреву, он их знал уже штук восемь.

Ошарашенная аудитория внимала Леониду Станиславовичу в благоговейном оцепенении.

Расходились молча.

После былины вопросов не было.

– По факсу пришло, – сказал Филимонов. – Никто не видел. Ты первый после меня.

– Не может быть. Подтасовка!

– Я проверял.