Сергей Носов - Дайте мне обезьяну

– Так и поедут Ростропович… и Алла Борисовна!..

– Так ведь не поехал же…

– Ну а к нашим-то кто?

– Галкин какой-то… Или Палкин…

– Жалкин, я сам приглашал.

– А кто такой Жалкин?

– Леонид Жалкин, играл в фильме «Теплый март».

– Да ведь его никто не знает, этого Жалкина!..

– Узнают. «Теплый март» пойдет по областному телевидению, есть договоренность. Организуем рекламу. Тут и Жалкин приедет.

Человек, которого обходили стороной собаки, шел по улице Раскидаева.

Навстречу ему вышагивал сухопарый высокий субъект – из числа тех, по выражению лица которых бессмысленно судить, что у них на уме.

– Закурить не найдется? – спросил Митрофаныч.

Дуремар молча достал пачку с верблюдом.

– Не местный? – спросил Митрофаныч, уважительно заглядывая в лицо долговязому.

Их глаза встретились. Оба как будто узнали друг друга. Дуремар губы разжал и тут же скривил их, потому что доброго слова не получилось, а Митрофаныч, приветливо вскинув брови, так и застыл, не моргая.

Они бы никогда не узнали друг друга, потому что друг друга не знали и знать не могли. Но смотрели, смотрели. Взгляд каждого вяз в неподвижных зрачках другого, глаза тускнели обоих.

Обоим стало не по себе.

У Дуремара похолодела спина, Митрофанычу свело ногу.

Ветеран отлова безнадзорных животных нервно повел плечом и, не дожидаясь огня, шагнул в сторону.

Тортометатель поднял воротник.

Разошлись, чтобы больше уже никогда не встречаться.

– Гора с плеч, – сказала Рита. – Прислал.

– И по буквам сходится? – спросил Борис Валерьянович.

– И по буквам, и по смыслу! – воскликнул Тетюрин («по буквам» он дважды проверил).

– В чем же, объясните мне, смысл? – Рита спросила.

– А вот в чем, – сказал Борис Валерьянович. – Нива – это мир, покой, труд, и не будите силу, дремотствующую в своем благородстве!

– Знаете, Рита, я пробовал, – Тетюрин сказал, – но у меня не получилось, это дьявольски трудно. Когда сами попробуете, поймете, какой это феномен.

– Богатырев – феномен?

– Григорьев! – хором сказали Тетюрин и Кукин.

Очередную анаграмму от Григорьева получили, когда садились в автобус. Ехали на пикник. Передавали друг другу листок. Изумлялись, восхищались, проверяли, нет ли ошибки.

Не мистика ли? Этак действительно можно подумать о предопределении.

Когда свернули на проселочную дорогу, всем автобусом раскатали первую бутылку «Богатырской» – для аппетита. Теперь это называлось «исполнить симфонию». Время было позднее, солнце садилось.

Глядя на пробегающие мимо деревья, Тетюрин воображал себя крохотной буковкой, которой предписано занимать определенное место в некоем недоступном для ее ума сообщении. Буква не догадывается о смысле фразы и даже о факте наличия или отсутствия смысла, может, дыр бул щыл какой-нибудь, а может, слава логично выбирает единство; буква не отвечает за целое. Что бесспорно, думал Тетюрин, целое несовершенно, это уж точно, все мы стремимся занять не свое место. Поменяй высшая сила всех нас местами, может, целое в самом деле озарится высокой идеей, опять же нам не доступной, но и пусть, – букве приятно себя осознавать скромной частичкой какого-нибудь совершенства.

По лесной дороге автобус вразвалочку шел, медленно-медленно, задумчиво останавливался перед каждой ямкой; ветки стучали по стеклу. Рита высунула руку в окно, поймала ветку клена, несколько желтых листьев остались у нее в кулаке. «Руку сломаешь», – сказал Филимонов.

Тетюрин задумался о взаимозаменяемости. Буковку «Богатырев» поменять на буковку «Тетюрин» – будет ли хуже? В принципе он мог представить себя на месте Богатырева, но не мог Богатырева – не месте своем. Вот букву «Жорж» на букву «Колян» меняй не меняй, никакой разницы, это как Ё на Е.

А «Катю» на «Риту»?

«Рита» дробь «Катя», представил Тетюрин и, сравнив дробь с единицей, поспешил поздравить себя: приехали, это и есть твоя маленькая измена.

Предается не тело, но образ. Делай любовь с кем хочешь, совокупляйся как тебе нравится, но не подключай рацио; греховна сама мысль о взаимозаменяемости.

Изменяют мозгами, а не гениталиями.

Вот, кстати, тема для романа.

А у кого нет мозгов?

У Тетюрина были.

Он не хотел изменять Кате – мозгами – и попросил мысленно (мозгами) у нее прощения.