Цви Прейгерзон - Бремя имени

— Пошли обедать!

Голова гудела и раскалывалась от боли, но я, неожиданно для самого себя, глотнув воздуха, громко произнес:

— Разрешите обратиться, гражданин полковник!

Насмешливо посмотрев на меня, он кивнул головой.

— Вчера меня избил гражданин следователь, сегодня вы… но ведь такие методы запрещены в нашей стране! Я требую встречи с прокурором!

Не успел я договорить, как полковник, злобно выругавшись, ударил меня в ухо. По щеке у меня поползла струйка крови, и я на мгновенье ослеп. Делая усилие, чтобы не упасть, я закричал:

— Вы не разрешаете мне встретиться с прокурором, оскверняете русский язык, вы применяете недозволенные меры, так знайте, что отныне я буду говорить с вами на моем родном языке, на иврите!

— В карцер его! — взревел полковник.

Хорошо сказать — «в карцер!» Это был темный шкаф в полуподвале, с цементным полом. В углу торчал треугольный выступ, так называемый стул, сидеть на котором было сущей пыткой. Прежде чем втолкнуть меня в этот стоячий гроб, с меня содрали одежду, оставив только рубашку. Утром и вечером я получал кусок хлеба и кружку воды. В этом полуподвале было много таких душегубок, и до меня доносились стоны и крики моих товарищей по несчастью. Дрожа от боли, холода, бессильного отчаяния, я упрямо приказывал себе: «Ты поклялся говорить на иврите, только на иврите!»… Сжавшись в комок, я провел там три дня, твердя как заклинание: «Иврит! Иврит! Только иврит!»

Наконец щелкнул замок и меня вывели. Резкий переход из темноты в освещенную комнату, из холода в тепло подействовал на меня одуряюще. Меня била дрожь, и я с трудом смог сесть за арестантский столик.

— Ну? — начал следователь. — Будешь говорить?

— Я уже сказал: говорить буду только на иврите!..

— Ты у меня заговоришь! — заорал он, выплюнув очередной мат. Он нажал на кнопку, и в комнату вошли люди. Это мне сразу же не понравилось. Но я, как это и следовало арестованному, когда кто-то входит, встал. И понял, что дело плохо, очень плохо. Полковник, вращая рачьими глазами, медленно проговорил:

— Будешь говорить?

— Иврит! Рак иврит! [114] «Рак иврит» («Только иврит») — выражение, ставшее символом верности ивриту (ивр.).

Он наотмашь ударил меня в лицо и разбил его в кровь. Вошедшие тесно обступили меня и замкнули круг. Избиение началось. Не знаю, сколько времени это длилось, но одно могу сказать определенно: бить они умели. Я перестал чувствовать боль, и только какая-то безумно-веселая ненависть душила меня. Вдруг я боковым зрением заметил тень, скользнувшую за дверью, и кто-то тихо произнес:

— Достаточно!

В тот же миг круг разомкнулся, и все вышли. Остался только следователь. Он, как бы желая показать, что — ах, как же трудно ему прийти в себя после такого моего упрямства, картинно откинулся на спинку кресла и знаком велел мне сесть.

Я протянул ему на ладони свой сломанный зуб и громко сказал на иврите:

— Сволочь! Твои бандиты сломали мне челюсть!

— А ты не будь б…, тогда и бить не будут! — неожиданно примирительно ответил он. Зажег спичку и закурил папиросу. А я вдруг почувствовал свое превосходство над ним. Ведь я его понимал, а он меня — нисколько, ни полслова! А про зуб он понял, потому что я ему показал!

«Вот тебе, Амалек [115] Амалек — амалекитяне — племя кочевников, обитавшее в Негеве и враждовавшее с Израилем со времен скитания в пустыне вплоть до начального периода царства. Амалекитяне были первыми врагами, с которыми Израиль столкнулся после перехода через Красное море. Это имя стало именем нарицательным, служившим для обозначения злейших врагов еврейского народа. ! — злорадствовал я. — За моей спиной сотни поколений, и всю свою жизнь им приходилось сражаться с подобными тебе тварями! Ты считаешь меня преступником, потому что я еврей, сын еврейского народа! Тебе велели стать моим мучителем и медленно меня убивать! А ты решил, что я сразу же в штаны наложу со страха, сдамся тебе, сволочь? За червя меня держишь? Думаешь, сломали мне челюсть, и я кинусь тебе ноги лизать? Как же, выкуси!.. Плевал я на тебя и на всю вашу свору! Могу тебе сообщить, что уже выросло то дерево, на котором тебя повесят! Тебя, и тебе подобных!..»

Передо мной сидел обычный человек небольшого роста, в форме советского майора и в надраенных до тошноты сапогах. Он молча и тупо смотрел на меня. Потом вызвал солдата и велел отвести меня в камеру. За те три дня, что я просидел в карцере, я основательно запаршивел. Возблагодарив Бога за несомненное превосходство моего теперешнего положения, я помылся, как смог, и лег спать.