Елена Катишонок - Против часовой стрелки

До его появления семья состояла из двух человек: мамы и двенадцатилетней дочки, поразительно похожих друг на друга и внешне, и характером; только Даша, мать, не так часто улыбалась, как девочка. У нее было постоянно извиняющееся, виноватое лицо, словно Мотя поделился своим привычным состоянием, и она взяла себе долю его вины. Даша приняла его, светясь добрым и милым лицом. Ира и Тоня с мужем тоже были очарованы тихим Дашиным обаянием. Оставалось только радоваться за брата. Новая жена расположила к себе не только сестер, но и детей: время от времени они охотно навещали отца, потому что в дом, когда-то любовно построенный, Мотя больше не приходил.

Никогда.

Правда, Пава и не допустила бы этого: ведь он кобель, да еще какой, а то, что произошло, то есть его уход из дому, только подтвердил ее правоту, что бы там ни говорили Ира с Тоней; ей виднее! Надо было сразу его выгнать, сразу, как только она с детьми вернулась из эвакуации. Выгнать поганой метлой и на порог не пускать! Пава щедро делилась этими не воплощенными в жизнь планами с дочкой, у которой уже был муж и двое детей. Нинка жалела мать, но… она так долго жалела отца, что не могла скрыть облегчения, чтобы не сказать — радости от того, как все устроилось в его жизни.

Не преминула Пава воткнуть при встрече шпильку и гордячке Тоне. Вот ты меня не хотела слушать, наступала она на невестку, а я ведь когда еще говорила: кобель! Что, не так?.. И великодушно сделала паузу, заранее торжествуя: возразить-то нечего!

Эта пауза была ошибкой. Тоня была так же сильна в житейской логике, как в арифметике:

— Ты, Пава, за моим братом жила, как за каменной стеной, все тридцать четыре года. Так? — Не дожидаясь ответа, который не мог быть никаким, кроме как утвердительным, продолжала: — Тридцать четыре года — не кот наплакал. Кобель, говоришь? А ты кто же, если так?..

Глянула на онемевшую, поверженную Паву и закончила ровным голосом:

— Что имеем, не храним. Христос с тобой; а теперь прости.

Расцеловались на прощанье, но Тоня дала понять, что жизнь брата обсуждению не подлежит.

Ира понимала брата и сочувствовала Паве: одной-то несладко. И тут же видела, как сегодня, Мотину виноватую спину и голову, втянутую в плечи.

Жена не простила мужа, хоть Писание велит прощать даже врагам. Как же не простить того, кто плоть от плоти ? Ведь мать тоже не простила отца! Или простить родного трудней, чем врага, и потому в Писании ничего не говорится о ближнем?..

Плоть от плоти, едина плоть… все равно, что простить себя. А себя простить — трудней или легче, чем врага?

Если бы чужая женщина спасла моего Колю, спасла и сохранила для моих детей, я бы до земли ей поклонилась. Молилась бы за нее.

Не нашлось такой, зато нашлась другая.

Та, что исполнила свой гражданский долг «не допустить укрывательства евреев и коммунистов». Пришла в комендатуру и сообщила Колин адрес.

Дело нехитрое.

Не объять этого умом.

…Как они оба, Коля и Герман, по-мальчишески гордились своей тайной причастностью ячейке! Однако трудно уберечься от соседского недреманного ока, особенно ничем не занятого.

Досужая гражданка жила на той улице, которая ответвляется от Большой Московской и названа в честь истока Малой Московской. Муж служил в Национальном Батальоне, а сама она не служила нигде, и если чем-то была известна, то разве что пылкой, но, увы, безответной любовью к цветам, и часами хлопотала в своем палисаднике. Тем не менее, анютины глазки виновато никли и съеживались, ноготки опускали головки, не успев выпрямиться; упругие настурции, вопреки их журнальным аттестациям, наотрез отказывались быть упругими. Не намного дольше жили цветы в горшках. Альпийские фиалки, которые легко мирятся с неволей и бросают ей вызов, выстреливая побеги, с острыми бутонами, у гражданки новых побегов не давали совсем, а прежние свешивались, как дождевые черви, под вянущими листьями. Только один вид флоры в ее палисаднике жил и процветал, в самом буквальном смысле слова: буйно красные, как созревшие помидоры, цветы с тусклыми листьями, точно вырезанными из зеленой пыльной бумаги. Странные цветы. Ира не знала, как они называются. Внешне женщина ничем не выделялась и не запоминалась, потому что наружностью обладала весьма ординарной: кофта в крапинку, какая-то брошка… или не в крапинку? Одним словом, обыкновенная. И цветы эти красные.

С цветов и началось их знакомство, вернее, краткий разговор, так и не выросший в знакомство, потому как не было ни необходимости, ни потребности представиться; а для того, чтобы приветливо кивнуть при встрече, нескольких слов вполне достаточно. Классический образчик шапочного знакомства в дамском варианте, который избавляет от необходимости снимать, здороваясь, шляпку.