Олег Рой - Вдали от рая

Мать полуприкрыла глаза. Веки у нее были синюшные.

– И я послушалась… Согласилась. И всю жизнь не могла простить себе этого!

– А через три года появился я… – сверяя даты, полуутвердительно, полувопросительно произнес Волошин.

Он смотрел, как неровно, спазматически вздымается под одеялом нездоровая, расплывшаяся старческая грудь, прикрытая лишь ночной сорочкой, – и ему вдруг захотелось выдернуть подушку у матери из-под головы и надавить на эту грудь, на бледное и без того полумертвое лицо… Чтобы белизна подушки прикрыла эту черную и прямую, как в почтовом ящике, прорезь, из которой все лезут и лезут, словно письма давно забытому адресату, безжалостные слова. Чтобы женщина вскрикнула, забилась, начала задыхаться. Господи, хоть что-нибудь – лишь бы она прекратила рассказывать вещи, о которых ему лучше было бы никогда не знать!..

– Да, потом появился ты. Это было большим риском в нашем положении завести второго ребенка…

Завести! Слово больно царапнуло по сердцу. Его, оказывается, завели , точно он котенок или щенок…

– Но мы рискнули, и нам повезло. Повезло… – клекот, вырвавшийся из горла матери, должен был, наверное, обозначать горький смех. – Сначала мы страшно боялись, что и с тобой повторится то же самое… А потом, когда убедились, что с тобой все в порядке, вместо облегчения начались угрызения совести. Ты рос – и с каждым днем становился для нас все более сильным укором за наше малодушие, наше предательство по отношению к твоему старшему брату…

Мать остановилась, сделала долгую передышку, словно в гору карабкалась. Перед мысленным взором Виктора предстал отец – крупный чиновник, добропорядочный семьянин, уважаемый всеми человек. Только дома, вдвоем с женой, он бывал всегда излишне послушным и выглядел словно виноватым и оттого казался собственному сыну чуточку подкаблучником… Знать бы тогда, за какую вину всю жизнь расплачивается отец и почему так часто опускает глаза перед матерью!

– И все-таки даже тогда Петя не смог пересилить себя, чтобы изменить свое решение… Правда, кое-что мы сделали для старшего сына: построили дачу недалеко от интерната, чтобы бывать у Сережи так часто, как только могли. Покупали лекарства, на которые у государства не было денег и возможностей. И еще каждое лето отправляли тебя в пионерский лагерь, а Сережу брали к себе – развивали, учили, лечили по самым новейшим методикам, приглашали врачей. И все же, все же…

Прорезь рта начала беспорядочно смыкаться и открываться. Сперва Виктор подумал, что мать шепчет что-то, но потом потрясенно догадался: она плачет. Его железная несгибаемая мать – плачет! Без слез! Одно лишь дыхание показывает, что ее сотрясают рыдания, сквозь которые она произносит с трудом:

– Мальчики мои… бедные… Как же я вас обделила! Если бы вы росли вместе, ты был бы для Сережи ниточкой… связью с человеческим обществом… А он учил бы тебя… доброте…

Последнее слово, в котором, скорей всего, содержался упрек за его поведение во время прошлого посещения Привольного, ошпарило, точно кипятком. Померещилось, что мать подслушала его мысли, в которых он опускал ей на лицо подушку… Полная ерунда! И все-таки неприятно… очень… Почему мать так долго хранила эту тайну? Не хотела травмировать его, Виктора? Опасалась, что в своем бездушии и снобизме он похож на того, кто так никогда и не сумел открыто признать себя отцом неполноценного ребенка? Или просто знала, что мужчины в ее семье не способны к жертвенным или просто даже серьезным чувствам, не рождены для того, чтобы помогать и любить просто так – ни за что, вопреки всему?..

Что-то сдвигалось в душе Волошина. Что-то болезненно оттаивало, словно отходила заморозка равнодушия и злости, овладевшая им в последнее время…

– Мама, почему ты говоришь это только сейчас? Почему не тогда, когда Сережа поселился в нашем доме?

– Я все откладывала… Боялась… Когда привезла его сюда, надеялась: вдруг вы подружитесь? Вдруг вас потянет друг к другу? Все-таки родные братья… Думала о голосе крови и тому подобной чепухе. Говорила себе: вот тогда и признаюсь… Теперь-то я уже понимаю, чего стоили все мои иллюзии. Между вами – ничего общего, и этого следовало ожидать. Кого же в этом винить, кроме Пети и меня!.. Ты ни в чем не виноват, Витя! Я не прошу тебя полюбить Сережу братской любовью – ведь и я не дала вам всей полноты материнской любви. Об одном тебя прошу: когда меня не станет…

– Мама! Может, все-таки вызвать врача?