Лю Чжэньюнь - Одно слово стоит тысячи

— Собака уже сдохла, теперь настал черед хозяев!

По идее, если бы к нему вышли Цзян Лун и Цзян Гоу, двое на одного, то для У Моси все закончилось бы плачевно. Но так могло произойти до случая с собакой, а сейчас, убедившись в серьезных намерениях У Моси, который голыми руками управился с огромной овчаркой, братья несколько струсили. А может быть, именно по той причине, что их было двое, среди них не находилось кандидата посмелее. Видя, что в ход пошел нож, каждая из жен старалась удержать своего мужа, надеясь, что первым пойдет другой. Поскольку человек, перепачканный кровью, был явно не в себе, зачем было посылать к нему на растерзание своего мужа? В конце концов никто из братьев к У Моси так и не вышел, а вышел к нему сам хозяин хлопковой лавки Лао Цзян. Он был облачен в длинный традиционный халат и куртку, на его голове красовалась маленькая круглая шапочка. Встав на пороге своего дома, он издали посмотрел на У Моси и крикнул:

— Эй, малый, а ты не ошибся? Может, у того, кто тебя избил, все-таки была другая фамилия?

Увидав на пороге старика, который к тому же пытается его задобрить, У Моси смекнул, что семейство Цзянов перепугалось. У Моси от этого лишь ободрился.

— Папаша, мы тут не дети малые, кончай уже притворяться и нести всякую околесицу.

— А ты не слушай всяких подлецов, и мы разрешим все обиды, — отозвался Лао Цзян.

После слов Лао Цзяна У Моси был почти уверен, что сегодня его собственной жизни ничего не угрожает, тем не менее натягивать тетиву до предела он не решался:

— Так уж и быть, папаша, вас я пощажу. А вообще, я человек взрывной, и мне без разницы, кто появится первым, нож у меня наготове. И хотя я не собирался порешить все ваше семейство, мне не слабо, и собака тому пример. У меня не было в планах уходить отсюда живым. Я привык не просто оставаться в расчете, но еще и получать прибыль.

Лао Цзян затрясся всем телом:

— Послушай, парень, как бы там ни было, мы же не можем пойти под нож. Пусть между нами водились какие-то недоразумения, но ты все-таки живешь с моей невесткой, можно сказать, сам приходишься мне кем-то вроде сына. Ради моих преклонных лет, послушай меня, старого, давай на этом закончим. Мы поняли, что с тобой шутки плохи, иди уже домой.

Однако У Моси снова шагнул вперед, потом вышел на середину улицы и, взмахнув ножом, обмазал лицо собачьей кровью.

— Папаша, я без результата никуда не уйду.

Тогда Лао Цзян и правда попался на удочку У Моси:

— А как же без этого, у нас есть к тебе предложение.

— Какое? — спросил У Моси.

— Забудем все обиды, и с этого момента будем жить в мире.

У Моси смачно сплюнул на землю, выражая свое несогласие. Тогда Лао Цзян хлопнул себя по ляжке:

— А еще я тебе пожалую пару кубышек с хлопковым маслом для вашей стряпни.

Хлопковое масло семейство Цзянов выжимало из семян хлопчатника, которые оставались после очистки хлопка. Так что этого добра в их лавке было навалом. Понимая, что наступил ключевой момент, У Моси, боясь упустить шанс, сказал:

— Уважаемый, мне мир между нашими семьями не нужен.

— А что ты предлагаешь? — спросил Лао Цзян.

— Чтобы наши семейства больше никогда не пересекались.

Лао Цзян задумался и снова хлопнул себя по ляжке:

— А ведь ты дело говоришь. Раз уж так вышло, давайте перестанем общаться и тогда навсегда останемся жить в мире.

Весь в крови, с двумя кубышками хлопкового масла У Моси отправился от улицы Наньцзе к улице Сицзе. Народу вокруг него собралось пруд пруди, и настроение у всех не хуже, чем во время карнавала на Праздник фонарей. Теперь история про то, «как Ян Моси устроил разборку в Яньцзине», превратилась в предание, которое пересказывали еще спустя несколько десятков лет. Между тем У Моси по дороге назад обуял запоздалый страх, спина его то и дело покрывалась холодным потом, ноги стали как ватные. То, что он вообще остался жив, было большим везением. Когда же он переступил порог пампушечной, У Сянсян, поняв, что он одержал победу, со словами «родненький мой» бросилась его обнимать и целовать. Перепачканный собачьей кровью У Моси стоял и не двигался с места. Чувствуя, что вот-вот рухнет, он вдруг ощутил, что женщина, которая его целовала и называла «родненьким», вовсе ему не родная.

Пока был жив Цзян Ху, в пампушечной ежедневно готовилось семь кастрюль пампушек. Для этого накануне замешивалось три чана теста. На следующий день супруги вставали с криком петухов и начинали это тесто разделывать, чтобы приготовить три кастрюли пампушек. Одна кастрюля вмещала в себя семь бамбуковых решеток для варки на пару, на каждой из которых могло разместиться восемнадцать пампушек. Таким образом, на выходе получалось триста семьдесят восемь пампушек, которые укладывались в две корзины. К этому времени на улице уже светало, пампушки погружали на тележку и везли продавать на центральный перекресток. К обеду можно было распродать все пампушки. После обеда готовилось еще четыре кастрюли пампушек. Теперь их получалось пятьсот четыре, их тоже везли на центральный перекресток, и тогда торговля велась вплоть до самой ночи. Когда на улице становилось темно, У Сянсян зажигала фонарь и продавала свой товар до тех пор, пока Ни Третий не начинал отбивать ночные стражи. Свернув торговлю, она возвращалась домой, и супруги снова заводили тесто. Когда Цзян Ху умер и У Сянсян осталась одна, она стала каждый день готовить по четыре кастрюли пампушек: две утром и две после обеда. Так что допоздна она уже не торговала. Сейчас, когда она взяла замуж У Моси, их семейная лавка У возвратилась к прежнему режиму, ежедневно предлагая по семь кастрюль пампушек. Накануне замешивалось тесто, а на следующий день три кастрюли пампушек готовились ранним утром в пятую стражу [77] Время с трех до пяти часов утра. и еще четыре после полудня. Торговля пампушками по-прежнему велась на центральном перекрестке вплоть до самой ночи, пока Ни Третий не начинал отбивать ночные стражи. После того как У Моси «устроил разборку в Яньцзине», Ни Третий тоже притих. Теперь он старался избегать У Моси, который, как оказалось, был горазд на убийство. Не зная, что там чувствует У Моси, он относился к нему подчеркнуто учтиво. Но учтивость Ни Третьего проявлялась своеобразно. При виде У Моси он замирал, вперившись в него взглядом, а иной раз сплевывал на землю, словно говоря: «Это других ты можешь прикончить, а каково расправиться со мной?»