Лю Чжэньюнь - Одно слово стоит тысячи

— Что ты хочешь сказать? — спросил Ню Айго.

Тут же он вспомнил, что у Цао Цинъэ отнялась речь, и быстро поднес ей бумагу с ручкой. Тогда Цао Цинъэ трясущейся рукой написала: «Байхуэй».

Байхуэй была дочкой Ню Айго, ей в этом году исполнилось семь лет. С самого рождения Байхуэй не общалась близко ни с Ню Айго, ни с Пан Лина. Ее растила бабушка, которую она и воспринимала как родную. Байхуэй любила горох. Раньше, когда все члены семьи еще собирались за одним столом и ели сборную кашу, случалось, что Ню Айго или Пан Лина предлагали Байхуэй выловленные в своих тарелках горошины, девочка от них отказывалась. Зато если такое проделывала Цао Цинъэ, то из ее рук Байхуэй угощение принимала. То же самое происходило и с другими блюдами. С тех пор как Байхуэй исполнилось четыре года, Цао Цинъэ стала обучать ее грамоте. Она писала иероглифы на маленькой доске и просила Байхуэй их читать. Так что за несколько лет Байхуэй выучила несколько сотен иероглифов. Байхуэй и Цао Цинъэ тоже часто ругались. Выходя из себя, Цао Цинъэ кричала: «Байхуэй, не спорь со мной, не то я тебя ущипну» или: «Я всю жизнь с кем-то спорила, если даже я буду спорить вполсилы, все равно тебя переспорю». Байхуэй ее не боялась, а только заливисто смеялась. Когда Ню Айго уже перевалило за тридцать пять и Цао Цинъэ, располагаясь у очага, стала рассказывать ему о своей жизни пятьдесят-шестьдесят лет назад, Байхуэй обычно резвилась рядом, нарезая круги. Набегавшись, она, вместо того чтобы прижаться к отцу, прижималась к Цао Цинъэ и, склонив головку на ее плечо, засыпала. Ню Айго и Пан Лина, занятые личными проблемами, думали, что сдать Байхуэй Цао Цинъэ будет лучшим выходом из положения. Они и не предполагали, что Цао Цинъэ на тот момент уже была больна. Теперь, когда Цао Цинъэ написала имя Байхуэй, Ню Айго вдруг понял, почему до этого она написала «заберите домой». Оказывается, ее не покидала тревога о Байхуэй. Ню Айго попытался ее успокоить:

— За Байхуэй присматривает родственница, не переживай.

Цао Цинъэ замотала головой, показывая, что Ню Айго ее не так понял. Тогда он переспросил:

— Ты хочешь, чтобы мы привели ее к тебе?

Цао Цинъэ закивала.

— Хорошо, завтра утром ее приведут, — пообещал Ню Айго.

На следующее утро Ню Айго попросил своего младшего брата Ню Айхэ привезти Байхуэй в больницу. Когда Байхуэй появилась в палате, Цао Цинъэ снова отключилась. Ню Айхэ, доставив Байхуэй, убежал по другим делам. Когда Цао Цинъэ очнулась и увидела Байхуэй, она взяла ее за руку и сначала поднесла ее ладонь к своему, а потом к ее рту и одновременно посмотрела на Ню Айго. Только тогда до Ню Айго дошло, что Цао Цинъэ просила привести Байхуэй вовсе не из-за того, что тревожилась за нее, а для того, чтобы Байхуэй стала ее посредником в разговоре с Ню Айго. Цао Цинъэ снова попросила жестом подать ей бумагу и ручку. Ню Айго выполнил ее просьбу. В руках Цао Цинъэ уже совсем не осталось сил, иероглифы у нее выходили совсем кривые. Сначала она вывела иероглиф «матушка», а затем — «смерть». Это ее очень утомило. Ню Айго спросил Байхуэй:

— Ты понимаешь, что твоя бабушка хочет сказать?

Байхуэй отрицательно покачала головой. Цао Цинъэ от волнения снова раскраснелась. Ню Айго предположил, что она намекает на собственную кончину, поэтому поспешил ее успокоить:

— У тебя ничего серьезного, ты выздоровеешь.

Но Цао Цинъэ замотала головой, показывая, что ее не так поняли. Тогда Байхуэй спросила:

— Может, ты хочешь, чтобы я рассказала ту историю, которую ты мне рассказывала?

Цао Цинъэ закивала, а Ню Айго спросил дочку:

— А что рассказывала тебе бабушка?

— Много чего, она каждую ночь мне что-нибудь рассказывала.

Только сейчас Ню Айго понял, что после того, как он уехал в Цанчжоу, Цао Цинъэ стала рассказывать свои истории внучке. Поскольку взрослого слушателя в его лице она потеряла, она стала обо всем рассказывать ребенку.

— Бабушка, — подала голос Байхуэй, — ты хочешь, чтобы я рассказала историю про то, как умерла твоя матушка?

Цао Цинъэ выразительно закивала, на глазах ее выступили слезы. Матерью Цао Цинъэ была жена Лао Цао, извозчика из деревни Вэньцзячжуан уезда Сянъюань. Она умерла уже лет двадцать тому назад. Если с Ню Айго Цао Цинъэ говорила о событиях пятидесяти- или шестидесятилетней давности, то с Байхуэй она вспоминала о том, что случилось лет двадцать тому назад. Ее отец, Лао Цао, всю свою жизнь слыл молчуном, но к людям относился дружелюбно, и Цао Цинъэ была к нему привязана с малых лет. Даже после замужества Цао Цинъэ продолжала делиться наболевшим именно с отцом, а не с матерью. Однако, когда ему исполнилось семьдесят лет, он превратился в брюзгливого, мелочного и вечно сердитого старика, который всюду совал свой нос, хотя пользы от него никакой не было. Так что, когда Лао Цао умер, Цао Цинъэ не сильно по нему убивалась, да и не скучала. Те моменты, по которым стоило бы скучать, он полностью смазал в последние пять лет своей жизни. Что же до матери Цао Цинъэ, которая приходилась Лао Цао женой, то в молодые годы ее рот не закрывался, всю свою жизнь именно она считалась в доме хозяйкой. Она вспыхивала по любому поводу, поэтому не проходило и дня, чтобы она не накричала на Лао Цао и Цао Цинъэ. Но когда ей исполнилось семьдесят, она вдруг перестала спорить, сняла с себя полномочия хозяйки и заняла позицию стороннего наблюдателя. Она стала на удивление покладистой и соглашалась со всем, что ей говорили, утратив собственное мнение. Эта женщина, которая всю жизнь привыкла ворчать, на старости лет вдруг обрела веселый нрав. Высокая старушенция ходила с длинным посохом и при разговоре учтиво наклонялась к собеседнику, что только подчеркивало ее дружелюбие. Поэтому, когда после кончины отца Цао Цинъэ из деревни Нюцзячжуан уезда Циньюань приезжала к своей матери в деревню Вэньцзячжуан уезда Сянъюань, отношения между ними вдруг стали налаживаться. Теперь они не могли наговориться друг с другом. Именно потому, что раньше они не находили общего языка, теперь они стали не разлей вода. Независимо от того, на какой срок приезжала Цао Цинъэ, на три, пять или десять дней, они всегда засиживались допоздна. Они говорили обо всем на свете. Говорили о девичестве жены Лао Цао и о детях Цао Цинъэ, говорили о своих и чужих делах. Если потом одна из них о чем-то уже успевала забыть, вторая рассказывала об этом снова. Так они говорили и говорили, пока не начинали кемарить. Не желая засыпать, жена Лао Цао предлагала: