Джон Апдайк - Деревни

Когда Оуэн рассказывал что-то смешное, Алисса улыбалась, и ее улыбка словно бы обнимала его. Создавалось впечатление, будто она знает, что у него на уме, и осведомлена о незавершенном эпизоде со Стейси. Однако она сделала верный вывод: он, Оуэн Маккензи, в игре.

Однажды гости у Морисси изрядно выпили и засиделись. Вероятно, это был Новый год. Оуэн и Алисса случайно встретились в коридоре на втором этаже — она по пути к приболевшему ребенку, он по пути в туалет: единственная на первом этаже ванная комната была расположена рядом с мастерской хозяина дома, и Йен не хотел, чтобы туда заглядывали гости. Их неожиданно потянуло друг к другу: две сбившиеся с орбит планеты. Они поцеловались. Она рывком приподнялась к нему, зубы их стукнулись. Оуэн был напуган — как много лет назад, когда его напугала Элис Стоттлмейер. Правда, тогда крутили бутылочку, сейчас же все было по-настоящему. Оуэн возбудился от двух лишних бокалов шампанского, от ее полупрозрачной блузки и темно-вишневых шаровар, и его рука невольно скользнула к ее бедру. Алисса отпрянула, точно обжегшись.

— Нет, только не это! — сказала она строго, как говорили Барбара Стэнвик и Анна Шеридан в старом черно-белом фильме в давно закрывшейся «Шехерезаде». «Да, в Алиссе несколько слоев, — соображал Оуэн, — в каждой женщине несколько женщин, штука лишь в том, какой из них пришелся по вкусу».

Морисси часто приглашали гостей — верный признак того, что они нуждаются в ком-то еще, чтобы переносить друг друга. Йен Морисси, журналист-иллюстратор, был на десять лет старше Алиссы. По мере того как рынок журналов для среднего класса скудел, он мрачнел и делался все брюзгливее. Годы подарили ему столько седых волос, сколько не должен еще иметь мужчина старше сорока лет, дрожащие пальцы, перепачканные чернилами и пожелтевшие от никотина. Ходил он сгорбившись, как человек с больной грудью, и ему не давала покоя мысль, что в то время как его собственный профессиональный мир, представленный ослепительными женщинами из незатейливых романтических историй со счастливым концом, вырождался в скандальное чтиво, а фотографы балансировали на грани порнографии, Оуэн с Эдом оседлали гребень технологической волны. Он называл их прохиндеями.

Оуэн пытался втолковать ему, что мир компьютеров меняется так быстро и непредсказуемо, что им приходится выдерживать жестокую конкуренцию с молодыми. Но Йен ничего не желал слушать. Он жил в убеждении, что воплощает традицию изящных искусств, грубо попираемую роковой музыкой, техническим прогрессом и насилием. Отрастив козлиную бородку, он казался неряшливым — человек за бортом жизни.

— Знаете, чего вы не можете уяснить? Все эти ваши хваленые машины — не для сверхчеловеков, а для недочеловеков.

— Но ведь это лишь средство для достижения цели! — Чувствуя на себе взгляд Алиссы, Оуэн решил не сдавать позиций. — Как и сотни других вещей — паровая машина, автомобиль, кинокамера…

— Да, эти вещи совершенно изменили темп нашей жизни. Он так ускорился, что мы и не живем вовсе.

— Что же мы делаем? — спросила Филлис.

Их было только двое, Оуэн и Филлис, на дружеском обеде у Морисси, в их доме номер 1730 в старой части поселка. В отличие от Маккензи, бывшими поначалу их соседями, Морисси остались верными центральной его части. Пока Оуэн бился над первым вариантом «Диджит-Айз», Йен решил перекрасить дом. Он горячо принялся за дело: соскребал со стен старую свинцовую краску, снова травил их морилкой. Протравка считается наиболее трудной и ответственной операцией. И она Йену не удалась. Пятна от морилки были темные, безобразные. Впечатление усугубляли низкие потолки, потрескавшиеся оштукатуренные стены, а также потерявшие товарный вид изделия народного ремесла — утки-манки, деревянные куклы с конечностями на шарнирах, жестяной флюгер: мужчина в высокой шляпе и женщина в чепчике — приобретенные в Коннектикуте, в придорожной лавке, когда Морисси, покинув Манхэттен, обживались в провинции. Весь дом их — даже освещенная разноцветными лампами и содержащаяся в идеальном порядке мастерская Йена — казался пыльным. Отсюда словно ушла душа, и потому все труднее и труднее становилось чете Маккензи отклонять приглашения Алиссы и Йена.

Дети Маккензи тоже не любили приходить в этот дом играть, хотя двое детей Морисси были того же возраста, что и Грегори с Айрис.

От трех бокалов вина и умных разговоров щеки у Филлис порозовели. Ее отстраненная красота, ее гордо поднятая над всем житейским, обыденным голова затмевали нервную прелесть Алиссы.