Дмитрий Вачедин - Расписание

Уже издалека было видно, что у того самого расписания стоит человек в зеленой рубашке, но не успел я подойти к нему, как он сам направился мне навстречу. Когда он проходил мимо, на секунду наши взгляды встретились, и я понял, что он знает, что посвящен в тайну, и он понял то же самое про меня. Я остановился, оглянулся и увидел, как он, не замедляя шага и не оборачиваясь, поднимает вверх сжатую в кулак руку. Я зачем-то помахал в ответ — он меня не видел. Скоро я о нем забыл. Передо мной раскинулась желтая пустыня расписания, и я принялся искать на ней свои следы, чтобы еще раз убедиться, что мне это не приснилось, что есть доска человеческих судеб и что я умру через одиннадцать лет. Маршрут был прежним — от Тарасовки до Бад Брейзига. Каким же он мог быть еще?

Уже через пять минут рядом со мной оказался довольно молодой человек в деловом костюме с портфелем. Он с полминуты посмотрел на расписание, пошмыгал носом, сказал «опаздывает» и повернул голову туда, где скоро должен был — железным стеблем из горошины — вырасти его поезд. Я заглянул в то место на расписании, куда он смотрел, и спросил:

— Извините, вы ведь родились в Бонне в 1971-м?

Он не ожидал этого вопроса, а я говорю с акцентом, поэтому фразу пришлось повторить. Но когда он меня понял, то ответил:

— Да. Откуда вы знаете?

Я чувствовал себя очень глупо, но все же тыкнул пальцем в расписание и сказал, что это написано здесь. Вот здесь. Он смотрел не на желтый лист, а на меня, кажется, он начал меня опасаться, может быть, боялся, что я брошусь на него. Я продолжал водить пальцем по его расписанию. Выходило, что он всю жизнь прожил в Бонне, но скоро переедет в Кельн.

— Здесь написано, Бонн 19.71, ведь не бывает такого времени, значит, это ваш год рождения.

— Это опечатка. Есть поезд на 19.21, — он старался тщательно выговаривать слова, как будто говорил с ребенком.

Я еще раз посмотрел на расписание и увидел, что он умрет через пять лет. Я покраснел и принялся извиняться, после чего обогнул щит с расписанием, чтобы он не видел моего лица. Это было нелепо, чудовищно нелепо, особенно посреди разговора, но я почувствовал, как по моей щеке скатывается слеза. Расписание расплылось громадным желтым пятном, видимо, я издал какой-то звук, потому что он крикнул:

— Я могу вам помочь?

— Нет. Я прошу вас меня извинить, — попробовал я произнести, после чего достал носовой платок и высморкался.

— Может быть, хотите вместе посмотреть расписание? Это действительно интересное совпадение.

— Нет, нет. Это ошибка. Извините.

Подошел поезд, я почти не видел его, спрятавшись за своим укрытием. Поезд проглотил парня в пиджаке, зато выплюнул других, невидимых людей.

— Дерьмо, — произнес кто-то за щитом. — Столько еще шагать до выхода.

И они потащили к выходу свои чемоданы, на расписание никто не смотрел. Да и зачем им было? Ведь они уже приехали.

Я остался один, стоял и плакал, потому что внезапно понял, что ничего не будет. Ничего у нас не получится. Тебе осталось жить от силы пару лет, у тебя рак, а после твоей смерти я уеду один в этот Бад Брейзиг и закопаюсь глубоко в какую-нибудь темную нору. Сначала будет спасать работа, потом меня уволят, и я неделями не буду выходить из дома, опущусь, перестану мыться и бриться, буду пить по русскому обычаю, от Джойса перейду к сборникам анекдотов, а когда я умру — в 2020 году, — дом придется долго отмывать от моего запаха, как место, в котором жило жирное и гадкое насекомое. Зачем я себя обманываю. Я уже никогда ничего не напишу.

Зазвонил мобильный. Конечно, это была ты, но говорить с тобой я сейчас не мог, пойми меня, родная. Не мог я и ехать домой.

Выйдя из оцепенения, я позвонил Сергею. Он подъехал на своей «Субару» космической расцветки, и мы поехали в Кельн, в бар, в котором звучало что-то похожее на музыку моей молодости — когда я закрывал глаза, то видел цветы. Сергей говорил об этой музыке, употребляя слова «лаундж» и «фьюжн», мы пили коктейли, и вокруг было много молодых людей. Я казался им стариком — того типа, на которого не хочешь быть похожим в старости. Да, я находился в «крутом» месте, но не был «крутым» и не одевался, как «крутой». В Германии я располнел, у меня слишком аккуратная и хорошо выглаженная одежда пастельных тонов, я не ношу джинсов, а когда-то они у меня были, настоящий клеш. Наконец, я русский. Знаете ли, довольно скучно быть русским в Германии.

— Я из поколения бунтарей, — сказал я Сергею, чтобы что-то сказать. Мне здесь нравилось. — Лично я, конечно, не был бунтарем — может, самую малость. Хватало и без меня. Ну а вы должны быть нашей противоположностью, поэтому вы слушаете легкую музыку, пьете коктейли и не ходите на демонстрации. Через двадцать лет снова придут бунтари, и тогда вам не поздоровится.