Сергей Кузнецов - Хоровод воды

Вернулись мы в Москву, и все у нас пошло по-прежнему, словно я ничего и не говорил. И вот я придумал – надо ее подтолкнуть, позвать в гости. Вчера, значит, я свою берлогу вычистил, а вечером мы сюда завалились.

Мне кажется, ей понравилось. Вечером поиграла на компьютере, мы чаю выпили, потрахались, уснули потом.

Ночью тоже хорошо было. Даже, наверное, лучше, чем обычно. Хотя как обычно – тоже очень хорошо.

Утром просыпаюсь, смотрю – Анечка сидит, у самой глаза красные, как будто плакала. Я спрашиваю: Ты чего, Анечка? Что-то не так? – а она отвечает:

– Нет, все отлично. Просто когда мы с тобой трахались, я вдруг дедушку и бабушку увидела. Молодых. Как будто они тоже… ну, любовью занимаются… в каком-то общежитии, на койке, давным-давно. А ночью мне сон про них приснился.

Я ей говорю: А чего же ты плачешь? – а она в ответ:

– Я вдруг поняла: они же любили друг друга всю жизнь.

И носом шмыгнула, трогательно так, по-детски. Тут я взял ее за руку и говорю:

– Послушай, я все про себя знаю: я самый обычный парень, обыкновенный, заурядный человек. Всю жизнь меня учили, как делать карьеру и зарабатывать деньги, потом учили, как эти деньги тратить, как знакомиться с девушками, как одеваться, как отдыхать. Учили всякой ерунде, и никто не учил, как любить. Ни мама, ни бабушка с дедушкой. Об этом не пишут в мужских журналах, не рассказывают по FM-радио. Я понимаю, у меня, наверное, не очень хорошо получается. Но ведь моя любовь – она только моя: не из журналов, не из книг, не из семьи-и-школы. И больше ничего у меня уникального нет, только эта любовь. Ты удивительная и прекрасная, ты красивая и сильная, ты всю жизнь делаешь то, о чем я даже боюсь подумать. Я знаю, ты достойна большего, но, понимаешь, у меня нет ничего, кроме вот этой моей самодельной любви, кроме самых банальных фраз «мне хорошо, только когда я с тобой» или «я не знаю, что бы я делал без тебя», но это ведь только фразы, только слова, и я не знаю, что сделать, чтобы любить друг друга всю жизнь, но давай хотя бы попробуем, может, у нас получится, как у твоих бабушки и дедушки, или как-нибудь по-другому, потому что это ведь будет только наша любовь…

И все это я говорю Анечке, захлебываясь, едва не плача, толком не понимая, что на меня нашло, и она смотрит изумленно, будто впервые видит, а потом целует в губы, долго-долго, и, переведя дыхание, говорит: Я страшно голодная. Сделаешь чего-нибудь на завтрак?

И вот теперь я стою на кухне, готовлю омлет и пытаюсь понять, что Анечка мне ответила. Это было нет или это было да?

Жил человек в общежитии Метростроя, в далеком огромном городе, лучше которого и нет на свете. Днем и ночью сверкали над башнями этого города красные звезды.

И, конечно, этот город назывался Москва.

Москва – красивый город.

Человек этот строил в Москве метро, подземную железную дорогу. Его жена тоже работала на метрострое, в женской комсомольской бригаде.

Человека звали Михаил, а жену его – Марфа. Была она веселая красивая девушка. Полгода назад вместе с другими комсомолками она пришла работать бетонщицей на шестую дистанцию, и ничего еще там не было: пустое место! Темно, грязно, камни и лужи. Пришел начальник дистанции, простой, добрый человек, и сказал:

– Сперва надо шахту, а потом уж спускаться в нее. Стряпайте пока, девочки, кладовую!

Затянула Марфа косынку потуже и вместе с подружками выстроила кладовую, потом столовую, механическую мастерскую и раздевалку. С раздевалкой особенно спешили: негде было переодеться, так и ездили в спецовках домой. В трамвае смеялись над ними, дразнили «волосатиками».

– Ничего, – говорила Марфа, – вот построим метро – о трамвае все забудут! Под землей-то куда просторней!

Марфа много работала, а работы не убывало.

Михаил тоже много работал: строил для трамваев объездные мосты. Сначала вели работы открытым способом, потом на Арбатском радиусе, целыми днями не возвращался в общежитие. С Марфой они виделись всего пару раз в неделю: то у нее ночная смена, то у него. Иногда выходные у них совпадали – и тогда шли они гулять по Москве, летом в Парк культуры и отдыха, зимой – на каток «Динамо».

По большому овальному полю, очищенному от снега и залитому водой, под музыку вальса двигались школьники со всей Москвы, рабочие и служащие, не занятые в этот час на производстве. Михаил и Марфа кружились вместе со всеми, наслаждаясь дыханием свежего воздуха.

У окошка проката Михаила окликнул высокий прямой мужчина. Черная гимнастерка, галифе, сапоги, на висках, как паутина, легкая седина.