Сергей Кузнецов - Хоровод воды

– Ты видишь, – говорит Мореухов, – почти ничего не изменилось. Будто советская власть не кончилась пятнадцать лет назад. Ни евроремонта, ни итальянской мебели, вообще никакого дизайна. Словно время там, внутри, остановилось. Нам казалось, это убожество, а теперь видно – это же прекрасно!

– Почему? – спрашивает Лена.

– Понимаешь, двадцать лет назад люди старались подражать Западу. В том числе западному дизайну, западной моде. Это было очень неумелое подражание, над ним легко смеяться – а когда в магазинах появились товары, все это подражание смела волна китайского ширпотреба. Но на самом деле эта попытка воссоздать западный дизайн и западную моду – она ведь абсолютно самоценна. В ней есть удивительный зазор между материалом и идеей. Парадокс. Наглядная демонстрация того, что материя несовершенна как таковая. Поэтому копия лучше оригинала: в ней одновременно присутствует идея оригинала, материал копии и зазор между ними. И в этот зазор легко проваливается вся мировая философия. Посмотри: эти люди живут, даже не задергивая шторы. Им нечего стыдиться, нечего скрывать. У них простая, обычная жизнь, какая и должна быть. Занеси в такую комнату стул из «ИКЕИ» – и все пропадет, все разрушится.

– Ну, «ИКЕА» – это, конечно, примитив, – морщит нос Лена, – но я бы не хотела жить в такой квартире.

– Примитив – хорошее слово, – подхватывает Мореухов. – Уют – примитивная вещь, жизнь сама по себе примитивна. Вещи не должны быть красивыми, пусть лучше они будут безобразными, безвкусными, отталкивающими. Тогда захочется вдохнуть в них душу, оживить. Вспомни советские машины – их всегда ремонтировали сами, не было всяких сервисов, ремонтов. Эти машины были – члены семьи. В моем классе у двух мальчишек были машины, у одного горбатый «запорожец», у другого «Жигули». Так эти ребята свои машины так любили, как обычно дети любят кошку или там щенка. А сейчас ведь не может быть ничего подобного!

– По мне, отечественные машины небезопасны, – говорит Лена.

– По мне, отечественная жизнь небезопасна, – отвечает Мореухов. – Вот смотри, смотри, я как раз об этом говорю!

Трое мужчин в грязных куртках и взлохмаченных ушанках склонились над раскрытым капотом. Светят фонариком, оживленно жестикулируют.

– Видишь, видишь – они обживают эту машину, все вместе, всей семьей или всем подъездом. Машина скрепляет их дружбу. А если отогнать в сервис – какая дружба? Одни деньги.

– Да, здесь у вас вообще немножко по-деревенски, – говорит Лена и кивает на двух немолодых женщин на самодельной лавочке у подъезда. – А ты давно тут живешь?

– Считай, с рождения, – отвечает Мореухов и после паузы спрашивает: – А ты?

– Я – неважно, – говорит Лена, – я про тебя. Ты тут прожил всю жизнь, и тебе хочется, чтобы ничего не менялось. Чтобы здесь был музей твоего детства. Это даже трогательно.

– Глупости. – Мореухов не хочет быть трогательным, он хочет быть радикальным, парадоксальным, неожиданным. – Я не хочу, чтобы здесь был музей. Я хочу, чтобы здесь была своя жизнь – и не такая, как в соседнем районе или в центре. Вот здесь она – такая, словно пятнадцати лет не было. В другом месте – по-другому. Потому что Москва не может быть музеем, то есть традиционным музеем. Она – сама по себе динамический музей, памятник самой себе, вечно меняющийся, разрушающий себя.

Кажется, Лена не слушает.

– Всю жизнь – в одном районе, – задумчиво говорит она.

– Надеюсь, всю жизнь получится, – отвечает Мореухов, а сам думает: ну как можно уехать из района, где под каждым кустом тебе довелось говорить с Богом?

Неподалеку отсюда летом они с Соней Шпильман выпивали на канализационном люке, выступающем из земли как небольшой круглый столик. Портвейн привезли из Крыма, а пиво покупали у метро.

Наступала зима, и они согревались водкой в местном лесу, где на опушке еще не было одноименного магазина.

Весной Соня сделала аборт и уехала с родителями в Израиль.

Как можно уехать из района, где ты столько пил?

– А ты правда говорил, что ты художник? – спрашивает Лена.

– Типа того, – отвечает Мореухов. Когда он трезвый, ему стыдно, что он художник. Лучше бы режиссер или рок-музыкант.

– Ты рисуешь?

– Да, иногда, – кивает Мореухов, – когда ты пришла, как раз заканчивал иллюстрацию для модного журнала.

– А заказы принимаешь?

– Когда время есть, – солидно отвечает Мореухов. – А что?

– Я хочу заказать свой портрет. Нарисуешь?

Ого, думает он, вот это прекрасный поворот сюжета! Фильм нуар во всей красе! Давненько я не рисовал портретов.