Сергей Кузнецов - Хоровод воды

Милая Даша, думает он. Милая Даша, я никогда не скажу тебе, но я, наверное, люблю тебя.

Нет. Я просто люблю тебя. Очень тебя люблю. Последней, блаженной и безнадежной любовью. То, что началось с секса, со струй пота на твоей коже, с глубокого стона, с глубоководного оргазма, с женщины из омута – все оно стало любовью. Не знаю, как это случилось. Я никогда не понимал, что такое любовь и откуда она берется. Ты, наверное, тоже не понимаешь.

Может, поэтому мы и не знаем, что же нам делать.

Я возвращаюсь домой, возвращаюсь к Маше, к одинокой фигуре в глубоком кресле, к ЗИФТ и ГИФТ, ЭКО и ИКСИ, к тоске и отчаянию, к безнадежности. Где-то там, позади, в огромном городе остается девушка, которую я люблю и которой я никогда не скажу об этом.

Если бы я мог написать тебе письмо – я бы написал его и сжег.

Если бы я нашел дупло – я бы прошептал туда о своей любви.

Если бы я мог найти слова – я бы нашел их и снова забыл.

Но слова любви не нужно искать и невозможно забыть: они всегда просты. Даша, я люблю тебя – вот и все.

Я люблю тебя – и хотел бы прожить с тобой всю жизнь. Я хотел бы, чтобы ты стала моей женой, чтобы светлым весенним днем мы вошли в церковь и я надел обручальное кольцо тебе на палец.

И в этот момент Никита вспоминает: он забыл у Даши дедово кольцо.

– Вот посмотри, – говорит Мореухов и улыбается щербатым ртом, – разве это не прекрасно? Видишь, в окне цветы на подоконнике, весь подоконник в цветах! Они же эти цветы поливают, ухаживают за ними. Много лет уже, представляешь?

Вдвоем они идут мимо тропаревских девятиэтажек, заглядывают в окна. Мореухов рассказывает, Лена слушает.

Сегодня на ней теплая куртка и джинсы, слишком светлые для грязной московской весны. Два часа назад Лена позвонила Мореухову по домофону. Вроде как номер квартиры он сказал ей при первой пьяной встрече. Якобы сказал.

Похоже, история разворачивается по всем канонам фильма нуар. Теперь фам фаталь должна меня соблазнить, думает Мореухов. Ну, посмотрим.

– Гляди, а вот здесь обои лет двадцать не меняли. Модные были обои в восьмидесятые, может, помнишь? А теперь таких уже не увидишь нигде!

Когда Лена позвонила, Мореухов как раз работал: Димон подкинул заказ. В свое время, завязав с деятельностью Самого Талантливого Художника Нашего Поколения (тм), Мореухов сразу объявил, что готов работать иллюстратором или дизайнером.

– Ну да, – объяснял он Димону, – раньше я был против халтуры. Но почему? Потому что халтура дезориентирует: начинаешь путать, где для вечности, а где для денег. Где работа, а где халтура. В результате работа превращается в халтуру, а халтура перестает устраивать заказчика. А если вообще не работать, в халтуре нет ничего зазорного. Работа как работа.

Димон уже несколько лет служил арт-директором в известном глянцевом журнале (возможно, том самом, что Аня брала почитать у Зинки) и время от времени приносил Мореухову заказы. Журнальная графика входила в моду. У Мореухова был свой стиль – нервный и неряшливый, но безошибочно узнаваемый. Да и вообще он неплохой рисовальщик – особенно сейчас, когда не пьет уже месяца два.

– Иногда хочется все это нарисовать, – говорит Мореухов Лене. – Эти скамейки у подъездов, ржавые гаражи, перестроечные ракушки… это же уходящая натура, как леса Амазонки. Лет пять-шесть – и ничего этого не будет. Останется сплошной евроремонт и разные формы Церетели.

В гости он Лену не позвал: в квартире, как всегда, было немного не прибрано. Спустившись, он предложил пройтись по району .

– Я покажу тебе Тропарево! – с пафосом сказал он.

– А тут есть что смотреть? – удивилась Лена.

– Еще бы! – ответил Мореухов. – Это лучшее место в мире! Я у Аксенова читал повесть когда-то. Там герой типа обретает Бога… ну, как мой отец и многие в семидесятые. И, значит, он обретает Бога и вдруг замечает: в новостройке, где он живет, есть божественная гармония. Так вот, я всегда был уверен: это про юго-запад. Тут из стандартных блочных домов сумели построить удивительный ансамбль – башни, полукружья, прямоугольники. И тут же – лес и речка.

Правда, в девяностые божественная гармония покинула Тропарево – все пустыри стали срочно застраивать. Божественная гармония, как выяснилось, – исключительно советский феномен.

И вот они идут между длинных девятиэтажек, заглядывают в низкие окна первого этажа. Цветы на подоконниках, кружевные занавески. Иногда – незадернутые шторы, видна гэдээровская люстра под хрусталь, верхний край дээспэшной стенки, чешские книжные полки до потолка.