Эльдар Саттаров - Транзит Сайгон-Алматы

— Ты представляешь, Туан, — разгорячившись, доказывал мне дядя Маулен. — Ведь, возможно, мы этим спасли жизнь и себе, и Венере! Там, откуда мы ушли, целые сёла из тех, что остались, вымерли от голода и репрессий. Тех людей, у кого находили пять колосков, ставили к стенке. Это было очень тяжёлое время, и даже в нашей семье умерло несколько детей, уже в Сибири и потом здесь, в Казахстане. А потом пришла война. Вот ты сейчас сравнивал битву за Дьенбьенфу со Сталинградом, а мне твой рассказ напомнил взятие Кёнигсберга, в котором я сам принимал участие. На фронт я попал вместе со своими земляками. Ты представляешь, служил с нашими, со всеми теми, с кем мы кочевали из Поволжья в Сибирь да из Сибири в Казахстан. Помню, когда мы брали Кёнигсберг, все эти земляки, товарищи по откочёвке, бежали в атаку, бок о бок со мной, падали вокруг меня, справа и слева. Они падали, а остановиться, посмотреть, что с ними, было нельзя. Так, когда они падали, ты не знал, убило их или ранило. Если ты их встречал потом, ты испытывал облегчение — значит они упали и снова поднялись, чтобы идти за тобой на штурм. И вместе гнали мы немца до самого Кёнигсберга…

— Только до Кёнигсберга? — спросил я. — А что же было после Кёнигсберга?

— А после Кёнигсберга меня демобилизовали, дорогой мой. Ты заметил, что у меня не сгибается рука? — он показал мне свой правый локоть. Там не хватало острия, то есть вместо самого локтя там была вмятина. — После того как мне отстрелили локоть, я больше не мог управляться с моим ППШ.

Когда дядя Маулен пришёл домой после бани, он сказал своей жене: «А знаешь, Фарида, ведь Туан-то — самый настоящий мусульманин!». И никто не знал, что именно он имел в виду.

Это был единственный раз, мне реально удалось ускользнуть из-под неусыпного надзора КГБ. Дима меня не выдал, соглядатаи из общежития разъехались по дачам и рыбалкам, и никто из встреченных мной в пути людей не побежал строчить донос на иностранца. Эта безумная поездка стоила мне всего лишь нескольких седых волос — не такая уж и высокая цена за брак с любимой женщиной.

Мы с Венерой поженились осенью того же года. Свадьба была скромной, но все остались довольны. Оранжевые, жёлтые и розовые листья устилали улицы города. Под вечер начал накрапывать мелкий дождик. На тот момент я уже работал экономистом на швейной фабрике «Красный Восток». Моя фабрика представляла собой структурную часть крупного предприятия, на котором трудилось пять тысяч человек. Я занимался там планированием и вопросами себестоимости. Положение иностранного специалиста в чём-то даже помогло ускорить процесс внеочередного получения квартиры от государства. Это была относительно просторная трёхкомнатная квартира в восьмом микрорайоне, за магазином «Айдос», что на проспекте Правды, на «пролетарской» окраине города в одном из типовых четырёхэтажных домов, которые позже люди начали называть «хрущёвками». Дворы утопали в зелени до такой степени, что порой казалось, что микрорайоны были выстроены прямо посреди густого предгорного леса. Особенно мне понравилось наблюдать за цветением урюка, местного сорта абрикосовых деревьев, когда приходили вёсны. Теперь здесь был мой дом, и я стал всё чаще ловить себя на той мысли, что, видимо, уже никогда отсюда не уеду.

Как-то раз я зашёл в гости к Баку и отметил про себя его странную рассеяность, отсутствующие ответы невпопад и неестественную сдержанность. Годы спустя, я узнал от него, что в тот день у него прятался наш бывший однокурсник, северянин Тай. По каким-то причинам он почувствовал, что КГБ больше не был заинтересован в его защите и, получив очередное уведомление об отзыве на Родину «для исправительных работ», стремглав ринулся из Минска в Алма-Ату, надеясь найти здесь надёжное укрытие. В тот раз, когда я зашёл к Баку, он прятался у него под кроватью. Это чувство ужаса, овладевшее им, как только он понял, что железная хватка госбезопасности сомкнулась на его горле, было в той или иной мере знакомо каждому из нас. Несколько дней спустя его всё-таки задержали за нарушение особого режима пребывания в Советском Союзе и отправили под конвоем в Москву. Мы точно не знаем, выдали ли его вьетнамской госбезопасности напрямую или просто бросили на произвол судьбы. Факт тот, что уже через месяц он вылетал под конвоем вьетнамских спецслужб на родину для исправительных работ. Правда, не долетел — его труп вынули из петли в одной из кабинок Шереметьевского аэропорта. Бак рассказывал потом, что Тай дал зарок — живым во Вьетнам не возвращаться. Он слишком хорошо представлял себе, что его там ждало.