Эльдар Саттаров - Транзит Сайгон-Алматы

В любом случае, я тогда был, пожалуй, слишком молод для подобных аналитических выводов. Когда меня спросили о моём мнении, я честно признался, что не вижу ничего предосудительного в XX съезде, что, напротив, его итоги кажутся мне вполне логичными и разумными. Меня попросили объясниться.

Что ж, я объяснил своё видение подробнее. СССР является родиной социализма и марксистко-ленинской идеологии, Хрущёв принадлежит к той же старой большевистской гвардии, что и Сталин, он прошёл революцию, Гражданскую, воевал против фашизма. Его выводы о мирном сосуществовании с империализмом выглядят для меня гораздо убедительнее, чем призывы к Третьей мировой, в которой из-за применения оружия массового поражения может сгинуть всё человечество. Мы способны догнать и перегнать капиталистический Запад в мирном соревновании, потому что на нашей стороне правда и разум. Когда народы это поймут, они сами придут к нам перенимать опыт социалистического строительства.

— Товарищ Туан, невероятно наивен, — высказался Нгуен ван Зья. — Хрущёв сбивает КПСС с правильного курса. Он ревизионист.

— Вы уверены? А вы знаете, что Хрущёва поддержал такой прославленный герой, как маршал Жуков, а значит, и вся Советская армия? — ответил я вопросом на вопрос.

— В своих опасных выводах товарищ Туан идёт против руководства нашей партии, — заявил молчавший до тех пор угрюмый тип с юрфака МГУ.

— А я согласен с Туаном, — неожиданно поддержал меня Бак, как и я воевавший на Юге.

— Я тоже, — сказал северянин Тай. — Внимательно прочитав материалы XX съезда, доступные в печати, я полностью принял тезисы этого съезда.

В тот вечер нам троим было объявлено коллективное порицание. В директиве из Центра вьетнамским студентам предписывалось воздержаться от посещения лекций по истории КПСС, марксистско-ленинской теории и прочим предметам, на которые могла наложить свой отпечаток «ревизионистская» линия. Кстати, всех студентов из КНР на тот момент вообще отозвали домой. Мы с Баком и Таем наотрез отказались. Я сказал, что буду учиться и честно зарабатывать свой Плехановский диплом.

Через неделю нас с Баком вызвал ректор Института. В кабинете сидел молодой парень в светло-сером костюме. Ректор представил его — это был товарищ Славкин, старший лейтенант госбезопасности. Они вкратце объяснили нам суть дела. Северянина Тая похитили вьетнамские спецслужбы, которые силком вывезли его из страны. Мы признались, что получили на неделе телеграммы из Центра, в которых нас вызывали на Родину, «для прохождения курса трудового и идеологического перевоспитания» в лагерях Вьетнама. Славкин предложил нам остаться в Советском Союзе, но при этом ввиду грозившей нам опасности, заканчивать вуз не в Москве. В тот период по стране было ещё три Института народного хозяйства — в Баку, Минске и Алма-Ате. Нам дали двое суток на размышление и предупредили, что мы должны были принять все меры предосторожности, если не хотим разделить участь несчастного Тая, скрывшегося в неизвестном направлении.

Когда мы после работы зашли с Маликом и Маратом выпить по кружке пива в бар «Жигули» на Новом Арбате, я поделился сними всем тем, что лежало у меня на душе. Не вдаваясь в подробности, я спросил их, что они думают о внешней политике СССР, о мирном сосуществовании и соревновании двух систем.

— Знаешь, Туан, я ведь служил в ВМФ и был на Кубе, во время Карибского кризиса, когда чуть не разразилась Третья мировая, — сказал Марат серьёзно. — Правда, мы узнали об этом в самый последний момент операции, когда уже почти были там. Нам, простым матросам, так до конца и не было известно, куда идёт наш корабль. Так вот, мне кажется, большинство разумных людей в сложившихся условиях разделяет и поддерживает тезис о мирном сосуществовании.

— А вот скажите, друзья, как вы думаете, если бы я, скажем, вдруг переехал в СССР, но не в Москву… Где бы вы мне посоветовали поселиться — в Баку, Минске, Алма-Ате?

— Если ты говоришь только об этих трёх городах, я однозначно рекомендовал бы тебе Алма-Ату. Это очень зелёный город с мягким климатом, — уверенно сказал Малик. — Думаю, он должен быть в чём-то похож на твой родной Сайгон

Его совет предопределил нашу с Баком дальнейшую судьбу.

У органов госбезопасности две функции — охранная и карательная. Обе эволюционируют в ходе становления государства. Охрана безопасности государственного строя постепенно трансформируется в непосредственную охрану личной безопасности лиц, контролирующих национальный суверенитет, причём охрана эта выстраивается в соответствии с личными же представлениями и фобиями таких лиц. Вот тогда-то в полную мощь разворачиваются карательные функции таких органов. Скажем, для начала одному или нескольким вождям начинает казаться, что их личной безопасности может угрожать излишняя популярность в народе отдельных соратников, старых идейных революционеров, или заслуженных военачальников. Под пытками выбиваются соответствующие признания, устраиваются показательные суды, и весь народ с ужасом начинает узнавать со страниц партийных изданий о хитроумных сетях зарубежной агентуры, уходящих на самый верх и пользующихся прикрытием некогда первых лиц движения. Когда карательный маховик раскручивается на полную мощь, репрессии переходят на всё более и более нижние уровни общественной иерархии, когда «воронки» начинают приезжать по ночам за соседом простого человека, таким же служащим, или рабочим, как он сам. В тридцать седьмом, перед лицом пика могущества нацистской Германии, в охваченном паранойей СССР следователи НКВД отправили по этапу огромное количество простых советских граждан, как индивидов, так и целые этнические группы. Логика была простой, крайне простой. Перед лицом величайшей опасности для государственного строя, решено было массово избавляться от всех тех, кого новая власть считала или даже могла счесть неблагонадёжными. Забирали уже не просто за неосторожное слово, или подозрительный поступок, нет, забирали уже просто за подрывной потенциал. Забирали не за то, что человек сделал или сказал, забирали за то, что он мог сделать или сказать, по мнению НКВД. Это был, пожалуй, жесточайший в истории кризис римского права. Под подрывным потенциалом подразумевалась любая, пусть самая отдалённая возможность того, что индивид при определённом стечении обстоятельств способен предать государственный строй и политику вождя. От сознательной воли самого индивида уже ничего не зависело. Человека забирали просто за то, что он не внушал должного доверия. Презумпции невиновности больше просто не существовало.