Алина Знаменская: Рябиновый мед. Августина

Батюшка отвел руку Шнурка и сказал негромко, но твердо:

— Ни плясать, ни петь я не стану. А вам спать пора, завтра трудный день предстоит.

— Да ладно, Шаман, уважь публику, — бросил кто-то из уголовных авторитетов, греющихся у догорающего костра.

Но священник будто не услышал обращенных к нему слов. Повернулся и двинулся в свой угол, аккуратно обходя лежащих.

— Ты, однако, поп, борзеешь… Я же тебя щас урою…

Длинный худой Шнурок под улюлюканье шпаны нехорошо усмехнулся и покачал головой. Мол, все видели — я, мол, давал попу шанс одуматься.

— Пугать меня не надо, — спокойно возразил священник, устраивая под голову тощий дорожный сидор. — Думаешь, меня не били? Следователь на допросах бил, и надзиратели в лагере били. Всякое было. Но против совести я, сынок, давно ничего не делаю и тебе не советую. Ни под чью дудку не плясал и плясать не буду, Алексей.

— Чего? — обалдел Шнурок, оглядываясь. — Ты откуда мое имя знаешь, поп? Я его сам уж забывать стал! Мужики, да попик-то у нас засланный!

И противный голос извивающегося Шнурка снова сорвался на визг.

— Алексей — Божий человек, — повторил священник и улыбнулся, по-доброму взглянув на взвинчивающего себя Шнурка. — Сына моего так звали, покойного. Хорошее имя.

Уголовники с интересом посмеивались, наблюдая, чем закончится перепалка карманника с попом.

— Провидец, бля! — не мог успокоиться Шнурок. — Ну-к, поближе погляжу…

Но до цели карманник не добрался, его остановил окрик уголовника по кличке Ухват, которого Шнурок знал и, не без основания, боялся.

Вмешательство Ухвата лишило шпану развлечения, но прекословить не стали, поскольку знали — за Ухватом столько мокрых дел, что только малой части, которую раскопал следователь, хватило на пожизненный срок.

Шнурок поворчал, но все же вернулся в свой угол, к шпане.

— Спасибо, добрый человек, — сказал священник и дотронулся до рукава Ухвата. Тот повернул голову, дернул плечом:

— Какой же я добрый, батя? Ежели ты и вправду провидец, то должен знать, что человек я недобрый. Крови чужой на мне много.

— Не провидец я, а иерей. Должен уметь в душах читать, вот и все. В каждом человеке добрый живет, вот и в тебе…

— Да перестань, батя. Это я тебя благодарить должен. Ты же меня сегодня от смерти спас, думаешь, я тебя не запомнил?

Ухвату было тяжело говорить. Его бил озноб. Простуда, которую он подхватил в промозглом сыром вагоне, не отступала, а наоборот, все сильнее предъявляла свои права.

С утра их привезли на какой-то разъезд. Построили и погнали. Он еще тогда почувствовал проклятый озноб и слабость, задыхался от быстрой ходьбы. А охранники подгоняли: «Ходу! Ходу! Шевелись!»

Стал спотыкаться от слабости, шататься. Брел кое-как. Однако почувствовал — поддерживает кто-то за локоть. Глянул — старик рядом идет. Удивился — что ему до меня?

Шел Ухват, качался, чувствовал — силы на исходе. А по бокам колонны овчарки, охрана с оружием. Упади — разбирать не станут, как и что, — пришьют на месте. Да и пусть. Что было в ней, в жизни-то? Грабежи, убийства, разгул и вечный страх попасться. Стоит ли цепляться за такую жизнь? Даже если и выживешь, что ждет впереди?

Подумал так, а старик говорит:

— Духом не падайте, дойдем с Божьей помощью.

Шел в забытьи, дороги не разбирал, поскользнулся и упал. После падения сознание прояснилось, и понял Ухват, что конец. Погиб. Ряды заключенных разомкнулись, обошли упавшего, а старик остался стоять. Порядок известен: последний ряд пройдет, и охрана, замыкающая колонну, подойдет и, если зэк не поднимется, пристрелит и сообщит потом по начальству: «Убит при попытке к бегству».

Подошел лейтенант, толкнул ногой. Ухват слышал, как старик что-то втолковывает служивому, и тот, удивительное дело, не орет, не бесится. Убедительно говорит старик, даже как-то властно. Подняли лейтенант со стариком уголовника. А у переезда уже ждали серые фургоны. Погрузили арестантов и в город на закрытых машинах ввезли.

Так Ухвата старуха-смерть стороной обошла.

А оказалось, старик-то непростой.

— Как же, батя, нас с тобой лейтенант-то не пришил? Что ты такое ему сказал?

— Молился я дорогой, — охотно объяснил старик. — Все с Божьей помощью. Солдатик-то ведь тоже человек. Разнообразна и полна душа человеческая, и в каждой можно найти искру Божию и Любовь.

— А я ведь сам попович, батя. Повидал вашего брата, попов. Отец мой в Бога не верил, служил по расчету, деваться некуда было — профессия. Дома пил, мать гонял. Деньги таскал из церковной кружки себе на водку. Я и сам семинарию окончил. Да, не удивляйся. Только не верил никогда, лицемерием это считал. Презирал. По другой дорожке после пошел, как-то само собой получилось. Закрутило… Попов с детства не люблю. А сегодня… Что-то есть в тебе, отец… Настоящий ты и в самом деле веришь. Вот я и думаю — а вдруг есть он? Скажи мне, батя, как дальше жить-то? Как жить с тем, что я натворил, если все же есть он, Бог-то?