Алина Знаменская - Рябиновый мед. Августина

— Зоя Александровна, я… я…

Она отвернулась от снимка, достала платок. Ей стыдно было признаться, что в гости к учительнице ее привело не желание вспомнить прошлое, а невыносимая боль новой потери, которую не с кем разделить.

— Я понимаю вас, Инночка. Вы плачете о своих подругах, не так ли? Софи, Мари… Их судьба трагична. Но это — судьба вашего поколения…

— Зоя Александровна, милая, за что?! Маша и Соня — лучшие! Честные, чистые, молодые. За что?!

— А императрица? А великие княжны, наследник? — спокойно возразила учительница. — Разве они не были чисты и молоды? Мне ли тебе говорить об этом? Мученичество — это не знак проклятия, это знак любви.

— Как вы спокойно об этом говорите… А я все время думаю — я так много видела вокруг себя крови, настоящих, ненадуманных страданий, что иногда кажется, сердце не способно вместить столько. Или разорвется, или — зачерствеет. Но речь не обо мне. Я вот о чем — возможно ли, что на этой крови когда-нибудь вырастет что-то светлое? То самое светлое будущее, ради которого вся эта каша заварена? И какова моя роль во всем этом?

— Ты говоришь о смысле жизни, Инночка… Этот вопрос рано или поздно встает перед каждым мыслящим человеком.

— Да, наверное. Вот вы, отец Сергий, матушка Александра — все наши старшие, это мне понятно. Ваша жизнь была — служение людям…

— Жизнь во все времена должна быть служением людям.

— Но вот вы. Я теперь говорю о вас. Вы воспитывали нас на высоких идеалах, любви к человеку, к Родине, к Богу… А как я могу воспитывать детей, если мои идеалы расходятся с теми, которые сейчас в ходу?

Зоя Александровна разлила кипяток в чашки, подвинула к гостье вазочку с вареньем.

— Это вам, Инночка, подскажет ваше сердце. Кстати, у вас замечательный мальчик. Такой вежливый, всегда поздоровается. По-моему, они дружны с Сережей? Часто вижу их вместе.

— Да, это так. Бедный Сережа… Муж категорически отказался взять его к нам хотя бы на время.

— Ну что ж, всякое бывает. Возможно, со временем Павел Юрьевич смягчится. Ведь он тоже педагог… Вы по-прежнему работаете вместе?

— Нет. Муж считает, что супругам лучше работать в разных местах. После пожара ему предложили уволиться, и к лучшему — теперь он возглавляет среднюю школу. Он доволен новой работой…

— А вы?

— Я осталась в детском доме, мы перебрались из Буженинова ближе к городу, почти в черте его, но в лесу. Знаете, где это?

— Далековато вам ходить.

— Ничего, я привыкла. Зато теперь у Владика есть настоящий дом и полная семья.

— Инночка, позвольте задать вам вопрос? Конечно, вы много пережили, милая. Но вы молоды, любимы… Почему же в ваших глазах я не вижу… как лучше выразиться… отблесков женского счастья?

— Не видите? — улыбнулась Августина. — Это, наверное, потому, что разговор у нас с вами пошел такой… печальный.

— В самом деле?

— Да, да, у меня все замечательно, Павел Юрьевич хороший человек, и я рада, что мы встретились.

Августина вспомнила про чай, начала расхваливать варенье, и чуткая Зоя Александровна не стала развивать тему. Когда человек прячет глаза, не стоит лезть к нему в душу.

Ученица, в свою очередь, выпив остывший чай, спросила:

— Зоя Александровна, знаете, нас, гимназисток, всегда занимал вопрос… Можете мне не отвечать, если сочтете его дерзким, но я все же задам его. Вы пережили личную драму?

Зоя Александровна улыбнулась. Ответный ход ученицы развеселил ее.

— Неужели вы, дети, судачили обо мне?

— Ну, предположения строили.

— О да. Это была «личная драма». Он был видный государственный деятель, и, увы… он был женат.

— Всю жизнь вы продолжали любить его?

— Глупо, правда? Всегда есть выбор: выйти замуж без любви или же всю жизнь оплакивать несбывшееся. Признаюсь, иногда я раздумываю о правильности принятого однажды решения. Глядишь, сейчас у меня подрастали бы внуки, рассказывала бы им сказки…

— Но у вас столько учеников! Они — ваши дети и ваши внуки…

— Полноте, Инночка, не стоит меня жалеть или утешать. В старости ведь не столь важно — есть ли у тебя ученики или же внуки. Важнее другое.

— Что же?

— Чистая совесть. Да, да, не смотрите на меня так. Когда-нибудь вы поймете, что я имею в виду.

— А любовь? Она… забывается?

— Любовь? Нет, зачем же? Не забылась. — Зоя Александровна улыбнулась. — Но она уже не болит, Инночка. Болит только совесть.

Зоя Александровна вышла проводить гостью. Они шли по Социалистической, бывшей Дворянской, и посмеивались метаморфозам — любимские улицы были сплошь переименованы. Улица Карла Маркса соседствовала с улицей Карла Либкнехта. Наверняка, задумывая свои великие дела, эти два немца помыслить не могли, что их именами будут названы улицы далекого старинного русского поселения, по которым гуляют коровы и козы, оставляя за собой дымящиеся навозные лепешки, а по утрам бабы носят в корзинах белье на реку и бьют его колотушкой.