Любовь Овсянникова - На круги своя

Происшествие с Даном, конечно, случайность, совпадение, а сего­дняшний разговор — просто глупость. Сожалея о ней, я успокоила себя тем, что говнюк и циник полу­чил от меня по заслугам, и выбросила все из головы.

10. Убить предателя

Потянулись дни за днями. Не знаю, сколько их прошло. Объявление о продаже квартиры попало в базы данных риэлтерских фирм. Агенты приводили ко мне покупателей и параллельно подбирали для меня более дешевую квартиру. Захотелось не спешить, оглядеться, выбрать что-то приемлемое в том же районе. Телефон почти не умолкал — я обсуждала варианты.

Однажды телефон зазвонил особенно рано. В трубке хрипло прорезался голос Бэбы Павловны, оставшейся работать вместо меня, с которой мы поддерживали добрые отношения.

— Представляете, какой ужас? — затараторила она, едва я взяла трубку.

— Что случилось, Бэба? — с тревогой я ожидала, что она скажет о личных несчастьях.

— Случилось, но не со мной, не бойтесь, — я несколько успокоилась, а она продолжала: — Вы же знаете, что Аркадий Титович давно болеет, у него гипертония. А теперь Ритка принесла его бюллетень, так там и вовсе инсульт записан. Говорят, по квартире еле ходит, в трубку мычит, как Ленин.

— Знаю. Но это произошло ведь не сегодня. Говори толком, что тебя вол­нует сейчас? — заторопила ее я.

— Я и говорю. По квартире он ходит, а больше ничего не может. А тут начался дачный сезон, надо к весне готовиться. Вы же знаете, как он любит возиться на земле. Ко­роче, на его драной «Таврии», которую он жалел и никому не давал ездить, поехали на дачу без него. За рулем — зять, на заднем сидении — жена и дочь. Дочь уже на сносях была.

— Почему «была»? — крикнула я. — Бэба, следи за своей речью!

— Слежу за речью! — в ее голосе послышались истерические нотки. — Так вот, — взяла она себя в руки. — Значит, она была на сносях. Разбились они. Все намертво, — закончила на выдохе.

— Как это произошло?

— Деталей не знаю, но говорят, что дорога на дачу очень разбитая, ухабистая. Ехали они быстро, ну, зять, значит, до машины дорвался, крутого изображал. Да, а на большой колдобине их тряхнуло и кинуло на встречную полосу. Они попали под здоровенный грузовик, что вез на прицепе гору длинных бревен. Бревна, конечно, были скреплены, но когда грузовик вильнул в сторону от «Таврии», прицеп по инерции занесло ей навстречу. Он опрокинулся, кре­пление на бревнах лопнуло, и все они свалились на «Таврию» и раздавили ее в лепешку. Сейчас бегу в «Знамя», несу соболезнование в завтраш­ний номер, — она всхлипнула и замолчала.

— Спасибо, что позвонила, — тихо сказала я.

Бэба отключилась, а я все продолжала держать трубку около уха, с недоумением слушая короткие, резкие гудки отбоя. Виски взяло в раскаленный обру­ч, лицо пылало, появились рези в глазах. И стало понятно, что сегодня мне лучше из дому не выходить, лучше — не для меня, а для других.

Через пару дней Бэба позвонила снова.

— Похоронили. В закрытых гробах, представляете? И наш душка был, Аркадий Титович. Цел-целехонек. Хо­дит и разговаривает нормально. Потрясения творят чудеса. Сразу весь инсульт, как рукой сняло, — сделала она наивный вывод.

Бэба еще долго рассказывала, какие были поминки, и закончила словами:

— Все, отчиталась! Работаю дальше, за нас двоих. Вы там себе страдаете, а я одна разрываюсь. Правда, доплачивают, но ваша должность остается вакантной. Место ваше я не занимаю. Уж который год все стоит, как при вас стояло. Даже ваши фотографии под стеклом лежат. Навроде музея, — хихикнула она сдуру. — Ну, все. Целую.

Мне самой моя новая сущность открывалась не сразу. Новая ли? Или проснулось то, что пребывало во мне всегда? Значит, слова, сказанные Аркадию Титовичу в момент зеленого пожара в глазах, — это предсказание? Или приговор? Знала ли я наперед о событиях объективного порядка? Или это моя субъективная воля, я сама своими словами навлекала трагедии на людей? А если бы я промолчала, подавила рвущиеся из меня слова? Неужели ничего не случилось бы?

Я понимала, что сказать о грядущих событиях или промолчать о них — зависело не от меня. До определенного предела мне удавалось сдерживаться, но когда меня провоцировали, распекали, то управлять собою я уже не могла. Люди сами ускоряли течение событий, сами добывали из меня озвучивание предначертанного. Извергающийся поток прозрений изматывал так, что я не сразу возвращалась в равновесное состояние. Но что первично: открывшиеся мне знания о неизбежном или мои слова, вызывающие его?