Джанет Уинтерсон - Бремя. Миф об Атласе и Геракле

— Возьми яблоко, Атлас, — сказала она.

— Я не могу. — Атлас засмеялся. Его поза и впрямь была нелепа.

— Атлас, ты знаешь, что это за дерево?

— Это твое дерево. Его подарила тебе Мать-Земля.

— А что есть величайший ее дар?

— Познание прошлого и будущего.

Земля древна. В ней заключено все знание мира. Она хранит память обо всем, что произошло с начала времен. О первых днях она говорит мало и на языке, которого уже никто не понимает. С течением времени ее тайнопись становится все яснее. Ее грязь и лава несут послания из прошлого.

О грядущем она говорит много, но никто ее не слушает.

— Яблоки, которые ты сорвал, — это твое собственное прошлое и будущее, — сказала Гера.

Атлас почувствовал страх. Кончики его пальцев касались будущего, и он не мог даже пошевелить его.

— Третье яблоко — это дар, — сказала Гера. — Созданный из твоего прошлого и указующий в будущее. Каким оно будет, Атлас? Ты один можешь решить.

— Почему Геракл не мог сорвать яблоки сам?

— Один раз он уже обокрал меня. Больше этого не случится.

— Зачем тогда ты послала Ладона стеречь дерево?

— Тот, кто сорвет яблоко, станет подобен богу и познает прошлое и будущее, как если бы они стали для него настоящим.

— Это было бы благословением для людей.

— Это стало бы для них проклятием, — отвечала Гера. — Люди погрязли в невежестве, потому что знание убьет их. Все, что человек узнаёт, он рано или поздно обращает себе во зло. Твой брат Прометей похитил для них огонь, и что же люди сделали с этим даром? Они научились сжигать дома и посевы своих соседей. Хирон научил вас медицине, и что же вы стали делать? Яды. Арес дал вам оружие, и какое применение вы нашли ему, кроме уничтожения себе подобных? Даже ты, Атлас, получеловек-полубог, даже ты разрушил самый прекрасный город на земле. Ты предпочел уничтожить свою страну, чем видеть, как другие собирают твой урожай. Ты предпочел потопить свои корабли, чем видеть их под парусами врагов.

— Боги пошли на нас войной, — возразил Атлас.

— Тогда ты облегчил нам задачу и сам стер себя с лица земли.

— Почему ты говоришь со мной об этом?

— Чтобы помочь тебе сделать выбор.

— У меня нет выбора.

— Именно это ты и сказал, когда пошел войной на богов.

— Выбора вообще нет. Есть только рок. Никто не в силах его избежать.

— Посмотри на дерево, Атлас.

Атлас перевернулся на другой бок и посмотрел на дерево. Оно источало странное сияние. Плодам не было числа.

— Ты выбрал три яблока. Твой выбор был случаен или осознан?

— Когда я посмотрел на дерево в прошлый раз, там было только три яблока.

Атлас был озадачен. Он помнил, что дерево всегда ломилось от плодов, как и сейчас, но когда он пришел к нему, чтобы сорвать яблоки для Геракла, на нем действительно оставалось лишь три — те самые три, которые он в итоге и выбрал.

— Это было не видение, Атлас. Ты просто не смог увидеть дерево, как оно есть. Не смог увидеть все многообразие мира. Все эти варианты прошлого — твои, как и будущего, и настоящего. Ты мог выбирать тысячей разных способов. Но ты этого не сделал.

— Неужели мое будущее обязательно должно быть таким тяжким? — спросил Атлас.

— Это твое настоящее, Атлас, — ответила Гера. — Твое будущее становится тяжелее день ото дня, но оно не непреложно.

— Как же мне избежать своего рока?

— Ты сам должен выбрать себе судьбу.

Гера исчезла, и Атлас вновь остался один. Он легко поднял яблоки с земли. Он так и не понял, что пыталась втолковать ему Гера, и подозревал, что на самом деле ему все равно. Пора было идти назад к Гераклу. Его единственным намерением было убедить героя подержать мир еще немного.

Геракл дремал…

Ему снилось, что он был секундой в одном-единственном дне. Нотой, сорвавшейся со струны, прозвучавшей и исчезнувшей навсегда. Звоном Ладоновой чешуйки. Он был свистящим шепотом Гидры. Он был стуком копыт Артемидиной лани. Он был колокольчиком коровы, глухим нижним «соль» утробы Эриманфского вепря, мелодичным визгом Диомедовых кобыл, пронзительным, едва доступным слуху воплем Стимфалид, гармонической басовой нотой Немейского льва, мычанием Критского быка. Он был громом воды, бегущей через Авгиевы конюшни, он был скулящим плачем собаки и последним вздохом умирающей женщины.

А потом он вновь стал самим собой и метался в собственной плоти, словно это была рубашка, которую он отчаянно пытался с себя сорвать. Он был звуком своей собственной агонии.