Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

Дядя Шура, по-моему, ещё очень большой, и глаза у него сверкают, но они сверкают уже совсем по-другому — не страшно. Он кланяется и смеётся. Мамочка быстро выходит из-за рояля, подходит к дяде Шуре и говорит: «Шура!» — и они обнимаются. Мы опять громко хлопаем. Мамочка с дядей Шурой смеются. Я смотрю на Папу, у него тоже сверкают глаза. Я понимаю: он гордится дядей Шурой, у него такой необыкновенный голос! Я смотрю на Бабушку, она смотрит на меня и вдруг говорит: «Бедный мальчик — болел, наверное, а в лесу вечером холодно, сыро и даже страшно, вот он и умер!» Я качаю головой и смотрю на Элку, она до сих пор сжимает подлокотник большого кресла. Она кивает мне, мы обе знаем: он умер совсем не от страха, не потому, что он всего боялся, — его убил лесной царь!

Потому что лесной царь — это Смерть.

Около меня сидит Доктор — я её знаю, она месяц назад приходила к девочкам, у них была «свинка». За спиной Доктора стоит Мамочка и внимательно на меня смотрит. Доктор улыбается и спрашивает:

— Как тебя зовут?

— Нина, — говорю.

— Как ты себя чувствуешь, Ниночка? — Она улыбается ещё больше.

— Спасибо, — говорю, — хорошо.

— Это прекрасно, что ты хорошо себя чувствуешь! Подними рубашечку, я тебя послушаю. — И она начинает тыкать мне в грудь своей деревянной трубкой. Слушает, хмурится, разглядывает меня, потом говорит: — Повернись ко мне спинкой! — И улыбается шире, чем её настоящая улыбка. Зачем она так улыбается, я не понимаю, но, конечно, сразу поворачиваюсь к ней спиной. Она не приставляет к моей спине свою трубку, а вдруг спрашивает:

— Почему у неё на спине следы от банок? Я не назначала!

— Вчера у неё к вечеру поднялась температура — тридцать девять и восемь, я поставила ей банки и сегодня утром вызвала вас. — Голос у Мамочки спокойный, но немножко сухой.

— А на каком основании вы ей поставили банки? — Голос у Доктора становится очень неприятный.

— Может быть, вы сначала её послушаете? — У Мамочки стал совсем сухой голос. — Я думаю, что Ниночке не полезно долго лежать голой, температура у неё ещё не в норме.

— Да-да, конечно! — И Доктор начинает тыкать мне в спину своей трубкой. Она долго тычет, потом начинается: «дыши — не дыши», «покашляй», потом она переворачивает меня на спину, опять тычет мне в грудь, и опять: «дыши — не дыши». — Прикройся! — говорит она задумчиво. Мамочка подходит, поправляет мне рубашку — она вся собралась около шеи — и закрывает меня одеялом.

— Справа хрипы ещё довольно сильные, а слева — небольшие, внизу! — говорит Доктор и потом спрашивает у Мамочки: — Так на каком основании вы ей банки ставили? — Голос у неё теперь не только неприятный, но и удивленный.

— Доктор, — говорит Мамочка, — может быть, мы с вами перейдём в столовую, и я там подробно всё объясню.

— Нет! — сердится Доктор. — Я ещё не закончила осмотр больной. Рассказывайте здесь!

Тут я рассердилась, думаю: она что, совсем глупая?! Разве может Доктор быть глупым? Быстро сажусь и говорю:

— Меня Папа выстукивает, когда приходит воспаление лёгких!

— Что-о?! — Она смотрит на меня так, как будто я её напугала.

— Он делает так! — Я показываю, как Папа меня выстукивает, на своих двух ногах. Я сижу, ноги вытянула, очень удобно показать. И говорю: — Он кладёт мне левую руку на спину сначала с одной стороны, — и кладу свою руку на левую ногу, — стучит по пальцам другой рукой, а сам слушает звук, потом так же с другой стороны, — и я перекладываю руку на правую ногу, — но на той же высоте спины, и так простукивает всю спину, где звук разный, он ставит точку йодом — Мамочка потом туда ставит банки. Трубка ему не нужна, он может без неё узнать, где воспаление! — Я ложусь на спину и закрываюсь одеялом.

Она смотрит на меня с ужасом, а я смотрю на Мамочку — она еле-еле сдерживается, но не смеётся. Доктор не очень толстая и не очень старая, я возраст не понимаю, но она высокая и широкая. Сейчас она становится уже, у неё испуганное лицо, она оборачивается к Мамочке и спрашивает совсем другим голосом:

— Ваш муж врач?

— Он научный работник, — говорит Мамочка приветливо, — простукивать спину его научил старший брат, очень хороший терапевт, он был в Москве, когда у Ниночки было первое воспаление лёгких в тридцать восьмом году.

— А сколько у неё… было их… всего? — спрашивает Доктор совсем тихо.

— Семь! — говорит Мамочка и улыбается ей.

— А… сколько тебе лет? — Она так тихо и осторожно меня спрашивает, что мне вдруг становится её жалко.