Виктор Свен - Моль

— Как видите, — сказал Собеседник, — в звериную яму ушли Ивановы от «нового мира». На двадцать два года. На всю жизнь! Полковник-чекист с удовольствием отмечает: кто-то донес и тут надо прочитать еще несколько строчек.

Облава длилась несколько месяцев. Группа чекистов прочесала семнадцать тысяч гектаров леса…

Приказ звал вперед, приказ предавал силы. Нужно было арестовать этих двуногих волков. Нужно было, чтобы они, и другие похожие на них знали: ни один… не отсидится ни в какой берлоге, не уйдет от кары… Суд воздал должное Терентию и Владимиру Ивановым…

После этой встречи с Собеседником, Автор часто думал о ненависти, тревожился мыслью, что ее в «Моли» слишком много. Ну и что ж, успокаивал себя Автор, жизнь есть жизнь!

«Да, ведь, так говорил Собеседник», — вспомнил Автор и с некоторой нервностью стал перебирать свои старые записки.

Вот был Костя Туровец — наивный идеалист, комсомолец, «персональное дело» которого, в общем, закончилось благополучно: строгим выговором с требованием повысить классовую бдительность и идейно вооружиться.

Костю оставили на том же строящемся в Омске заводе. Он работал самоотверженно. Да по-другому он и не умел работать, этот крестьянский сын, мечтающий, в конце концов, попасть в университет.

Что из того, что он оказался в совершенно чуждом ему мире и под вечно наблюдающим и косым взглядом комсомольцев? «Они — это они, я — это я», как-то сказал себе Костя Туровец. В этом не было ни пренебрежения, ни озлобления. Он им всё прощал. Он оправдывал их, и от души жалел их так, как можно жалеть родного, очень несчастного и навсегда потерянного брата.

Чувство утраты связи с комсомольцами всё крепло и крепло и, наконец, превратилось в сознание полного одиночества. Угнетало ли Костю Туровца это одиночество? Вряд ли. Он уже привык думать о себе страницами множества прочитанных книг, которые объяснили ему его отчуждение от действительности.

Отчужденным он и встретился с девушкой Валей.

Автор не считает нужным объяснять, как произошло их сближение. Оно, возможно, было вызвано стремлением Кости найти моральную поддержку, чей-то отклик на его нравственные переживания. А может быть и сама Валя нуждалась в том же самом?

Что ближе к истине, Автор не берется судить, хотя склоняется к выводу: Валя и Костя нашли друг друга.

Так для себя решив этот сложный вопрос, Автор — по давним своим заметкам — будет говорить —

— Ты меня жалеешь, Валя, — сказал Костя Туровец. — Очень меня жалеешь, и потому хочешь, чтоб я стал таким, не чужим всем, более подходящим. А знаешь, что я думаю? Ну, вот, стану я таким подходящим. Тогда что? Меня уже не будет. То есть, я буду, но… но не тот я буду, Валя. Не хочу я быть таким, как наш секретарь Карпенко! — крикнул Костя. — Не могу! Они требуют: читай Ленина, Демьяна Бедного, наизусть заучивай цитаты из Маркса. Остальное — долой с корабля современности! Разных там Тютчевых, Достоевских. Достоевского, Валя, они отвергают, он вызывает панику, они его ненавидят. И что самое подлое — эту ненависть к нему прививает не только Сталин. Максим Горький прививает эту ненависть. Это Горький — тот самый «буревестник», и тот самый, что в «На дне» декларировал: «Человек — это звучит гордо», тот самый Горький поучал советских писателей: «Достоевский — эгоцентрист, тип социального дегенерата, ненасытный мститель за свои личные невзгоды». Горький доказывал, что Достоевский «индивидуалист, вместивший в себя характернейшие черты и Фридриха Ницше, и Бориса Савинкова, и Арцыбашева». «Достоевскому, — это опять слова Горького, Валя, — Достоевскому приписывается роль искателя истины. Трудно понять, что искал Достоевский, но в конце своей жизни он нашел, что талантливый и честнейший русский человек Виссарион Белинский — „самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни“.. Достоевского очень легко представить в роли средневекового инквизитора…»

— Как-то я, Костенька, попросила нашу библиотекаршу дать мне «Бесы» или «Братья Карамазовы», а она…

— Она замахала на тебя руками и посоветовала нигде о Достоевском не заикаться? — усмехнулся Костя Туровец.

— Мне мой учитель то же самое советовал и… и из своих книжных сундуков вынимал Достоевского, такое дешевое издание, приложение к журналу «Нива», и я ночами сидел, не замечая времени. Достоевский, Валя, это страшная сила. Достоевский их разрушает. После Достоевского только и можно понять диалектику насилия и порабощения. Порабощения физического и нравственного.