Ольга Бешлей - Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории (сборник)

Решение Латышки меня потрясло. Несколько дней я ходила очень взволнованная. Пустая Латышкина койка, застеленная синтетическим одеялом цвета морской волны, вгоняла меня в тревогу. Ночью сетка ее кровати не прогибалась и была недвижима. Сверху никого не было.

Мне было страшно.

Я кое-как прожила сессию, но уже летом поняла, что второй год учиться не буду. Без Латышки учеба совсем потеряла смысл – я утратила ориентир.

Следующие два года мы общались урывками.

Она продолжала делать карьеру и получать должности. Но при каждой встрече уже говорила, что не видит перспектив. Что часто чувствует бессилие и апатию. Злилась на начальство и цензуру. После объявления о политической рокировке в сентябре 2011 года Латышка впервые что-то пробормотала про «пора валить».

У нее появились увлечения, которых никак нельзя было от нее ожидать, – фэн-шуй, психология, гороскопы. Она занялась экстремальными видами спорта и нашла себе странного парня, который, по ее словам, мог открывать замки взглядом. Потом сама занялась восточными практиками и стала приглядываться к разным религиям. Съездила в отпуск в Тибет и, вернувшись, перестала убивать комаров.

Всплеск интереса к окружающей действительности возник у нее во время протестов 2011–2012 годов. Ее снова переклинило на работе. Только на этот раз она решила стать человеком, который все изнутри расшатает. Она радовалась, когда ей удавалось пропихнуть в новостную сводку неофициальные цифры о количестве участников митингов или вставить цитату от лидеров протеста или просто протестующих. Но постепенно протестные новости сменились потоком сообщений об арестах, затем превратились в судебные сводки. Энтузиазм Латышки угас. Последним ее геройством стала речь Алексея Навального с одного из его приговоров, которую она лично дала в эфир.

– Ну ты, мать, крута, – сказала я тогда ей.

Латышка не выглядела довольной.

– Бешлей, не забывай, что наше радио вещает на СНГ. Навального услышали в Таджикистане, Узбекистане, Киргизии. Та еще подрывная работа.

Но я до сих пор считаю, что она поступила храбро.

Вскоре после этого она вдруг пошла на массажные курсы. Я думала, что это увлечение пройдет так же быстро, как остальные. Но Латышка окончила одни курсы и тут же взялась за другие. А потом еще и еще. Она стала регулярно мять спину мне и моим друзьям. Вскоре у нее появились свои клиенты. Работа на радио теперь обсуждалась исключительно как помеха.

– Знаешь, это… это такое счастье, когда вся твоя работа заключается в том, что ты кому-то делаешь хорошо, – объясняла мне Латышка. – Я раньше никогда об этом не думала. Не знала, как это важно – не просто не делать зла, а делать что-то хорошее, правильное, нужное.

Она очень переживала. Когда было ясно, что дело идет к тому, чтобы оставить работу на радиостанции, у нее явно наступил кризис. Ей много платили, она снимала хорошую квартиру, у нее была высокая должность. Наконец, была мама в Латвии, которая так гордилась, что ее дочь вернулась на «историческую родину» и добилась там успеха.

– Как это все оставить, Бешлей? Что я скажу своей матери? А что скажут все? Что скажут наши однокурсники? Мои коллеги?

И я, которая могла и хотела сказать больше всех, ответила:

– Всех на хуй. Ну, кроме матери.

С радиостанции она уволилась вскоре после крымских событий в 2014 году. И тут же ушла в пешее паломничество по пути святого Иакова – в Сантьяго-де-Компостелу.

Статьи о своем путешествии она присылала в журнал, где я тогда работала. Я редактировала ее тексты, со злостью читая про путь, который «у каждого должен быть свой», и разглядывая фотографии – такие красочные и невозможные в пыли моего рабочего кабинета.

«Ладно, – думала я, – в конце концов она же вернется».

Латышка уехала в Латвию.

Уезжала она долго, муторно. Все время оставались какие-то вещи, за которыми она возвращалась. Прощались мы раза три.

В феврале наконец проводили.

Она сняла в Риге квартиру. Зарегистрировала свой бизнес. Делает массаж легально, платит налоги. В Москве это все почему-то было очень сложно и совсем невыгодно.

Пишет, что сыр в Латвии теперь гораздо вкуснее, чем когда она уезжала.

В конце мая ее ждут экзамены в медицинский университет. С европейским дипломом она планирует уехать работать куда-то еще в Европу.

Я часто теперь вспоминаю, как однажды ночью, незадолго до госэкзаменов, я поделилась с ней мыслью о том, что где-то уже существуют то время и то пространство, в которых все настоящее позади: