Зэди Смит - О красоте

— Думаю, тема студентов-вольнослушателей будет закрыта раз и навсегда, — сказала Зора.

Она опустила глаза, чтобы не видеть разбрызганных повсюду ярких солнечных бликов. От них стены делались крапчатыми, и казалось, будто дом находится под водой.

— Да? Почему?

— Выяснилось, что Монти трахает Шантель, студентку, — Зора нарочито вульгарно произнесла грубое слово. — Из числа вольнослушателей, от которых он все пытался избавиться.

— Да ты что!

— Представь себе. Спал со студенткой. Кто знает, может, он трахал ее еще тогда, когда была жива его жена.

Говард торжествующе хлопнул ладонями по бокам кресла.

— Вот это да! Ну, шельмец! А ведь член «Морального большинства» [108] Консервативная общественная организация религиозного направления, выступающая против «развращающих душу Америки» реформ, абортов, либерального законодательства о сексуальных меньшинствах. . Бог мой, ты его прищучила! Теперь валяй, задай ему жару. В порошок сотри!

Зора под столом вцепилась в столешницу накладными, наклеенными ради вечеринки, ногтями.

— Ты так считаешь?

— Конечно. Что тут раздумывать? Голова на блюде. Бери и сдавай.

Зора уставилась в потолок, а когда опустила голову, по ее щеке текла слеза.

— Но это ведь неправда, да, папа?

На лице Говарда не дрогнул ни один мускул. Прошла минута. Эпизод с Викторией прочно выветрился из памяти Говарда, и ему пришлось напрячь ум, чтобы осознать: это еще не значит, что инцидента не было и окружающие о нем не знают.

— Вчера вечером я видела Викторию Кипе, папа.

Говарду удалось сохранить прежнее выражение лица.

— И Джером думает… — запинаясь, сказала Зора. — Кто-то что-то сказал, и Джером думает… — Она закрыла мокрое лицо локтем. — Это ведь неправда?

Говард прижал ладонь ко рту. Он понимал, что за этим последует сейчас и что будет потом — вплоть до ужасной развязки.

— Я… о Боже, Зора… даже не знаю, что сказать.

В ответ дочь громко и отчетливо произнесла старинное крепкое английское словцо.

Говард встал и хотел к ней подойти. Зора протестующе выбросила вперед руку.

— А я еще тебя защищала, — проговорила она, широко раскрывая глаза и больше не сдерживая слез.

— Зора, пожалуйста,…

— Была на твоей стороне! Против мамы!

Говард сделал еще один шаг.

— Зур, вот я стою перед тобой и молю у тебя прощения. Прости, пожалуйста. Знаю, — прошептал он, — ты не захочешь слушать мои извинения.

— А тебе хоть раз было не наплевать, — отшатнувшись, отчеканила Зора, — на то, чего хотят другие?

— Ты несправедлива. Я люблю свою семью, Зур.

— Надо же! Ты любишь Джерома? Тогда как ты мог с ним так поступить?

Говард молча покачал головой.

— Ведь она моя ровесница. Даже младше. Тебе пятьдесят семь, папа, — сказала Зора с жалобным смешком.

Говард закрыл лицо руками.

— КАК ЖЕ ЭТО СКУЧНО, ОТЕЦ. КАК ЭТО ЧЕРТОВСКИ БАНАЛЬНО.

Зора стояла у лестницы, ведущей в цокольный этаж. Говард умолял ее повременить, задержаться хоть на минутку. Но было поздно. Мать и дочь уже окликнули друг друга и бежали, одна вверх, другая вниз, чтобы обменяться неслыханными, невероятными новостями.

— Ну? Куда конкретно смотреть?

Джером, только что положивший перед отцом письмо из банка, указал нужное место. Говард подпер голову руками и попытался сосредоточиться. Кондиционеры в доме Белси не были переведены на летний режим, и, невзирая на раскрытые раздвижные двери и отворенные окна, по комнатам циркулировал горячий воздух. Казалось, даже чтение вызывало испарину.

— Подпиши здесь и здесь, — сказал Джером. — Придется тебе самому разбираться. Я опаздываю.

Над столом стоял тяжелый дух: за ночь протухла тарелка груш. Две недели назад Говард рассчитал их уборщицу Моник: дескать, такие траты нам теперь не по карману. Потом настала жара, и все стало гнить, плавиться от зноя, вонять. Зора предпочла не отодвинуть тарелку, а самой отсесть подальше. Доев остатки хлопьев, она подтолкнула к отцу пустую коробку.

— И все равно не понимаю, зачем делить банковский счет, — проворчал Говард, занося ручку над документом. — Просто будет в два раза больше сложностей, только и всего.

— Вы в разводе, — официальным голосом сообщила Зора. — Вот зачем.

— Временно, — сказал Говард, но поставил имя над пунктирной чертой.

— Куда ты сейчас? — спросил он у Джерома. — Тебя подвезти?

— В церковь. Не надо, — ответил Джером.

Говард удержался от комментариев. Поднявшись, он прошел через кухню и вышел в сад. Обжегшись босыми ступнями, вернулся в кухню, на плитку. В саду пахло древесным соком и вздувшимися коричневыми яблоками — на газоне валялась добрая сотня. Так было каждый август уже десять лет подряд, но лишь в этом году Говарда осенило, что с ними можно делать. Яблочный пирог такой, яблочный пирог сякой, яблоки в сахаре, яблоки в шоколаде, фруктовые салаты… Говард сам себе поражался. Теперь он знал о яблоках все. Подавал на стол яблочные яства семь дней в неделю. Но надежды не оправдались: яблоки продолжали падать. Целыми днями их глодали черви. Яблоки чернели и раздувались, привлекая муравьев.