Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

На следующий день мы отправились в Монтеррей; невыносимый зной окутывал деревья, кусты и скалы маревом, тяжелым, как неодобрительный взгляд из-под бровей. Гигантской птице, когда Тея извлекла ее на свет божий, жара эта, казалось, доставляла особенное чувственное удовольствие. У меня же от долгого сна накануне и этой густоты раскаленного воздуха, словно дрожащего над дорогой и скалами, кружилась голова. Голые кактусы — их колючие лапы, отростки и корни, причудливые силуэты, — вязкая пыль, чешуйчатая неровность облупившихся стен — все это казалось отвратительным на взгляд и на ощупь. Но ветерок от движения давал некоторую прохладу и мало-помалу мы ожили.

В Монтеррее мы остановились лишь затем, чтобы сделать кое-какие покупки — главным образом запасти мясо для Калигулы. Мне казалось заманчивым провести вечер в незнакомом городе — очень зеленом, с красными крышами, с царящим оживлением возле длинного и низкого, с многочисленными окнами здания вокзала, однако Тея предпочла двигаться дальше по холодку. Ехать оказалось не так просто: кругом тянулись неогороженные пастбища, и скот то и дело выходил на дорогу, мешая проезду. Световых разметочных полос на дороге не было, хотя она и делала самые причудливые повороты. Вскоре, несмотря на лунный свет, поднялся туман и из него, как из некоего призрачного укрытия, вырастали темные силуэты животных, а иногда мы обгоняли всадников и долго еще слышали за собой цоканье лошадиных подков и побрякивание сбруи.

Уже за Валлесом мы остановились в каком-то городишке, чтобы поспать хоть остаток ночи, — на этом настоял я. Воздух был свеж, а звезды на небе казались колкими, вокруг фургона собрались полуночники, которых всегда много в мексиканских городах, они в торжественном молчании глядели, как мы выгружаем орла, словно то была икона или статуя святого, принесенная для крестного хода. В тишине раздавались только перешептывания и тихие возгласы удивления: «Es un aguila!» Я предпочел бы оставлять его в фургоне, к этому времени уже успевшем пропахнуть тяжелым запахом помета, но ему это не нравилось. Проведя ночь в одиночестве, он утром бывал особенно злобен и несговорчив, Тею же заботила только его дрессура, все прочие соображения она в расчет не принимала. Она была настроена на подвиг, на рекорд, как сынки богатых бизнесменов, предпринимавшие в двадцатые годы рискованные авиаперелеты из Нового Орлеана в Буэнос-Айрес над джунглями, куда порой падали вместе с машинами; страсть, ими двигавшая, была сродни снедавшему Тею желанию преуспеть. Она все время говорила мне, как люди начиная со Средневековья пытались приручать орлов и как редко им это удавалось. Я соглашался с ней в том, что задача эта трудна и увлекательна, и не уставал восхищаться ее упорством, радовался дарованной мне возможности стать ее помощником и ассистентом, но не скрывал от нее и неудовольствия от присутствия орла в нашей спальне, мешавшего мне проявлять свои чувств. И, в конце концов, он все-таки животное, а не грудной младенец, которому надо постоянно совать соску или бутылочку. Однако Тея не признавала никаких контраргументов, идя к своей цели, считая, что это и моя цель тоже. Она принимала мои возражения за методы достижения этой цели. Побудительный мотив подчинить птицу своей воле, одержать верх над кем-то, мотив столь распространенный, не чуждый и мне при других обстоятельствах, заслонявший в ней все, заставлял нас действовать и двигаться вперед. Ухватив, говоря фигурально, орла за хвост, разве мыслимо останавливаться на полдороге? Уж если начал, держись. Но основные трудности ждали нас впереди, поскольку истинным ее желанием было заставить орла ловить этих гигантских ящериц.

Перед дверью posada горели две грязные керосиновые лампы, похожие на закопченную хурму. Тротуар был скользким, но не от дождя и выпавшей росы, а воздух — густо замешанным на каких-то непонятных странных запахах, источники которых трудно поддавались определению — солома и глина, древесный уголь и дым, известь, навоз, кукурузная мука, куриный суп, перец, собаки, свиньи и ослы. Все было чуждым и необычным — ужасное смятение на скотном дворе, через который мы пронесли орла в колпачке в номер, куда через беленые стены проникал аромат листвы и высокогорья, забивавший миазмы человеческого сообщества, — так дыхание океанских просторов доносится в порт, перекрывая вонь гнилых апельсинов и мусора. Индейского вида горничная помогла нам устроиться на ночь, раскрыв допотопную раскладушку.