Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Однако его не считали тут просто шутом; когда он помрачнел и прекратил водевиль единственным серьезным взглядом, все замолчали и приготовились с уважением его слушать.

Саймон заговорил со мной, но слова его предназначались для их ушей.

— Оги, — сказал он, обнимая Шарлотту, которая положила пальцы с накрашенными ноготками на его руку, — как печально, что у нас не было такой дружной и любящей семьи! Эти люди все готовы сделать друг для друга. Нам трудно это понять — ведь мы не ведали такого всю нашу жизнь. Нам не повезло. Но теперь они приняли меня, сделали членом своей семьи и относятся как к родному сыну. Раньше я не понимал, что такое настоящая семья, и хочу, чтобы ты знал, как я им благодарен. Возможно, они покажутся тебе несколько туповатыми, — мистер и миссис Магнус не расслышали этих слов, доброжелательный тон Саймона почти убаюкал их, но Шарлотта залилась смехом от озорной реплики посреди серьезной речи, — но зато у них есть чему поучиться, а именно доброте и взаимной поддержке. -

Когда он все это на меня выплеснул, я ощутил прилив ненависти к этому начавшему толстеть человеку, мне хотелось сказать: «Стыдно так захваливать их и распинать себя. А как же Мама и Бабуля?» Хотя он сказал о Магнусах чистую правду, их взаимная привязанность бросалась в глаза. И я жаждал того же — семейной любви. Хотя Саймон выразил свои чувства с некоторой издевкой, я сомневаюсь, что он притворялся. Когда видишь вокруг себя доброжелательные лица, забываешь об их несовершенстве, как если бы тебя целовали женщины, бывшие прежде врагами. Из гармоничности момента произрастает много лжи и лицемерия. А Саймон вдобавок старался избавиться от постоянной ноющей боли и нуждался, чтобы в него вдохнули дух, как это сделал Иезекиль в мертвой долине [160] Ветхий Завет, книга Пророка Иезекииля 37, 1:17. Господь поставил Иезекииля посреди поля, где лежали человеческие кости, повелел ему вдохнуть в них дух, и люди ожили. . Потому он и придумывал повод для изъявления благодарности, а я, в свою очередь, молчал.

После речи Саймона все воззрились на меня, и постепенно во взглядах проступало недоумение: почему я никак не реагирую на этот праздник любви? Я не возражал против игры Саймона, но не собирался во всем ему содействовать. Меня распирали разные чувства, но я их сдерживал. И тогда все смутные подозрения семьи, касавшиеся Саймона, сосредоточились на мне. Похоже, все ждали моих объяснений — все, розовощекие и тучные, включая бабушку, утратившую и румянец и округлость тела. Эта старушка в черном, носившая парик и амулеты, казалось, обладала метафизической властью осуждать других. Семья владела магазинами — может, учуяли во мне вора? Они смотрели на меня так пристально, будто ощупывали взглядом мою крупную голову, раскрепощенную улыбку, непокорные волосы. Вместо вопроса «кто они?» — обо мне и Саймоне — собравшиеся требовали ответа «кто он?». Действительно, кто такой вкушает их золотистый суп за обедом и отправляет его в рот дорогими ложками?

Заметив перемену в настроении новых родственников, Саймон поспешил на помощь:

— Оги — хороший парень, просто еще не разобрался в себе.

Доверие было восстановлено, это всех порадовало; от

меня они хотели всего лишь нормального поведения, чтобы я больше говорил, шутил, смеялся вместе со всеми — словом, не отличался от Саймона. Однако трудность заключалась в том, что я не совсем уловил тонкости его нового характера. Впрочем, понемногу привыкая, я стал вести себя более приемлемо, даже похвально — присоединился к всеобщему веселью, после обеда танцевал в гостиной. Допустил только одну серьезную промашку, отмеченную мистером Магнусом, — не играл в пинокль. Как могло случиться, что хорошо воспитанный молодой человек не знает эту игру? Обычно снисходительный и терпимый мистер Магнус был явно разочарован, подобно Талейрану, поджавшему губы, когда выяснилось, что гость не играет в вист. Саймон играл в пинокль. (Где он научился? И откуда вообще эти новые таланты?)

— Оги целиком поглощен наукой, ему не до карточных игр, — вступился он.

Объяснение не убедило мистера Магнуса, на крупной седеющей голове которого просматривались плешины.

— Мне тоже не нравится, когда молодые люди играют. Но тут семейная игра, — уперся старик.

Я понимал, что он остался недоволен.

— Я буду участвовать, если меня научат, — сказал я, и передо мной открылась долгая дорога к нормализации отношений и признанию меня членом семьи. Устроившись в уголке с детьми, я стал учиться.