— Ты — старый, а я — молодой!
*
А в Госпиче в ранний полдень тени от домов походили на рогатых улиток. Улицы были длинными. Бульвары заполняло воркование горлиц: гули-гули-гули!
По мостовой вышагивали молодые люди с бакенбардами, в длинных удобных сюртуках и светлых полуцилиндрах. Подражавшие им ребята умели на ходу кривить губы особым образом. Николе не хотелось выходить лишний раз из дому, чтобы не сталкиваться с кривляками. В новом окружении он все чаще искал уединения и потому стал много читать.
— Нельзя! — запрещал ему отец.
— Почему?
— Потому что испортишь глаза.
Ночью Никола затыкал паклей замочную скважину и щель под дверью. Читал при свечах, которые делал сам. Иногда пламя было спокойным и неподвижным, и тогда он грозил ему пальцем. Иногда огонек пытался сорваться с фитилька. Мальчик с восторгом глотал предложения до тех пор, пока на стене росла его тень. Книга в руках была порой больше самого читателя. С замирающим сердцем он задувал свечу каждый раз, когда ему чудились отцовские шаги.
Устав от тайной науки, Никола поспешил записаться в городскую библиотеку. С разрешения пьяного библиотекаря он начал расставлять по полкам книги, ранее скучавшие в пыли. Он вытирал кожаные переплеты, пахнущие сушеными фруктами. Он был благодарен людям, писавшим книги, очень благодарен. Они стали его друзьями в городе, где у него не было друзей.
— Нет, ты только посмотри, как этот пацан присосался к библиотеке! — жаловался бездельник-библиотекарь жене.
Жена постукивала пальцем по своему прыщавому лбу, шепча:
— Дурачок, наверное…
Прочие тоже так думали.
Никола вечно таскался с книгами по школьному коридору. Однажды дорогу ему с угрожающим видом преградил толстячок по имени Моя Медич.
— Ты, лопоухий! Ты, кроме книг, хоть что-нибудь знаешь? — спросил он.
Никола ответил, что в Смиляне его детство было посерьезнее, чем Моино в Госпиче.
— Не скажи!
— Я столько раз мог умереть, — тихо сказал Никола.
— Не скажи!
— Первый раз ребенком. Мама кипятила белье в большом чане на плите. Я ползал по столу. Потом выпрямился, пошатнулся и упал в молоко.
Никола продолжил, и было похоже, что рассказ удивляет его самого:
— Однажды брат запер меня на горе в часовне, которую открывают только раз в году. Несколько раз я тонул.
Моя от удивления поднял брови.
— Похоже, судьбе нравится подводить меня на самую грань смерти, чтобы в последний момент спасти.
— Как ты здорово врешь! — восхитился Моя.
— Я никогда не лгу! — возмутился Никола.
Моины глазки утонули в смехе и толстых щеках.
— Я и не думаю, что ты умеешь врать!
Кто мог подумать, что Никола и Моя Медич, который все больше толстел, сядут за одну парту и смешают кровь в обряде побратимства? Моя и Никола вместе играли летними днями, становившимися безбрежными океанами, бескрайними вплоть до момента, пока мама не звала ужинать:
— Нико-о-ола-а!
И чуть позже:
— Мо-о-оя-а-а!
— Еще минуточку! — откликались друзья.
В жизни девятилетнего мальчугана серьезную роль играла пуговица. Большая пуговица стоила четыре маленьких до тех пор, пока не вмешались неумолимые законы Адама Смита. Невидимая рука рынка повысила стоимость большой пуговицы до пяти маленьких. Дядя Пая подарил Николе крейцер. Цифру «1», букву «А» и дату «1859» обвивал толстый венок. На оборотной стороне раскорячился двуглавый орел.
В их мире крейцер стоил четыре большие пуговицы.
*
Посещая чужие дома, Никола понимал, что это по сути своей иные планеты, окутанные другой атмосферой. Даже родственники принадлежали к иной расе. Их запахи и ткани тела отличались от Николиных.
Внутреннее дыхание вещей убеждало его в том, что все вокруг — живое. Он был частью внешнего мира, который, в свою очередь, был частицей его самого. Мало того, Никола сам сотворял из себя целый мир. Колени под одеялом превращались в горы. По этим горам он расставлял оловянных солдатиков. Горные колени становились его сценой. В плесени и трещинах потолка он искал лики людей, глаза, нос, губы и всегда находил их. Он терял зрение, всматриваясь в восточные краски ковра. В них открывался вход, похожий на двери в стене.
Собственная душа призывала его из глубин мира. Его вдохновляли живость и быстрота текущей воды, холодом омывающей его руки и ноги. Он смотрел в качающиеся деревья и слышал нежное пение. Его зачаровывали кроны, которые, словно водовороты, заманивали внутрь себя.
Читать дальше