Владимир Пиштало - Никола Тесла. Портрет среди масок

Никола улыбался в ответ. Брат оставался серьезным. И когда сквозь эту серьезность наконец проступала улыбка Данилы, Никола забывал о себе и своей зависти. Никогда больше не встречал он столь обезоруживающего обаяния.

«Если бы его не было, каким был бы тогда мир? Солнце продолжало бы светить?» — миллион раз спрашивал себя Никола.

Может, Никола никому не нужен в этом восхитительном мире? Может, Никола стал бы умнее в этом страшном мире без Данилы?

Данила перегнулся через перила крутой лестницы и окликнул слугу Мане, который в подвале разливал ракию. Никола, подбегая к брату, протянул руки. Глухой звук, будто что-то сломалось, слился со звуком падения. Лежа навзничь на дне подвала, Данила указал пальцем на Николу.

Каждый раз, рассказывая об этом, Никола разводил руками и возбужденно шептал:

— Не так это было!

Материнские каблуки стучали, когда она бежала по лестнице. Она медленно отняла губы от виска Данилы и только тогда глянула на отца.

Протестующие глаза зияли вокруг Николы.

Что-то шептало на ухо: страшно!

Что-то ревело из мрака: страшно!

Что-то верещало в сознании: страшно!

Весть разнеслась по окрестным домам. Люди начали стучаться в двери. Юному Иосифу, недосягаемому Даниле Тесле, было пятнадцать лет, когда он умер. Люди наполнили комнаты шепотом соучастия.

— Принц! — рыдали они над гробом.

Богу нельзя было сказать: «Не смотри куда глядится, а целься куда надо». Мане разносил ракию родне с покрасневшими глазами.

Выпускной костюм Данилы превратился в похоронный. Соседка Анджа Алагич встала рядом с Джукой, которая обмывала мертвого сына, и спросила:

— Как ты можешь?

Джука сумрачно глянула на Анджу и сказала:

— Тот, кто не может, лучше бы на свет не народился.

В часовню превратилась комната Николы. У самой кровати стоял открытый гроб. В гробу лежал брат. Его лицо было цвета церковных свечей. Брат был настоящим, и семилетний Никола попытался погладить его по голове. Рука прошлась по исчезающему лицу. Никола заплакал.

— Оставь меня! — прошептал он на ухо Даниле, который отказывался исчезнуть. — Прошу, оставь меня!

Разве мама не говорила ему, что клин вышибается клином? И раньше случалось, что произнесенное кем-нибудь слово вызывало в его воображении образ обозначенного предмета. Никола старался оборониться от этого воображением.

Вместо лица мертвого брата он представил себе лицо матери. И когда мама — душа дорогая! — оказалась в его комнате, мальчик почувствовал большое облегчение. Мама некоторое время была рядом с ним, после чего ее образ растаял, и на его месте опять явилось ужасное лицо из гроба. Мальчик непрерывно повторял: «Мама!» — и она появлялась вновь и вновь, но все бледнее и бледнее.

Никола произнес: «Отец!» — и высокий мужчина в очках на лбу послушно вошел в его комнату. Потом он исчез, и мальчик вновь позвал его. Когда отец растаял, на его месте появился тот, кого Никола боялся.

Ему было плохо. А когда тебе плохо, ты слушаешь только свою внутреннюю музыку. Ему было так страшно, что он боялся испугаться. Охвативший его маниакальный страх хотел выдавить его из жизни. Он же пытался выдавить его. Страх был упорным. Николе следовало быть упрямее.

Поверх ужасов он рисовал свои страхи. Он призывал на помощь всех людей, которых знал, включая отвратительную тетку Деву и безумного Луку Богича, который был не настолько страшен, как мертвый Данила. И вот уже в его небольшом мире почти не оставалось ничего, что он мог противопоставить брату.

А картина похорон постоянно возвращалась к нему. Возвращался поп Алагич, и семья покорно шла за катафалком. Возвращалась грязная лужа, в которой застряли черные кони. Каждую ночь Николино головокружение отворяло гроб. Каждый вечер гроб падал с катафалка. В открытом гробу брат лежал с открытыми глазами.

— Оставь меня! — каждый раз начинал плакать Никола. — Прошу тебя, оставь!

Если я вдыхаю воздух особым образом, то начинаю отрываться от земли. Пролетаю сквозь дымоход, покидаю комнату и страшного брата в ней. Поднимаюсь к одинокой звезде и не спрашиваю, навсегда ли я оставил тело или нет.

Я произношу: «Индия» — и вижу священных обезьян Бенареса и Ганг. В следующий раз вижу лодочников, гребущих ногами на озерах Бирмы. В третий раз — теплые источники Японии и седых обезьян, сидящих в них. В четвертый — я скачу на газелях среди птиц и сирени в китайском Туркменистане.