Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM

Уже стемнело, но дом сверкал огнями, когда мы шли по саду, оставив наш багаж в распоряжении Григория. Она вышла на порог, видимо услыхав шум мотора, — Ипполита, я хочу сказать. У неё был неожиданно робкий вид, когда она стояла, придерживая дверь и близоруко вглядываясь в темноту, из которой один за другим должны были появиться её друзья — её давние друзья. Потом были долгие и нежные объятья. На фоне огромной комнаты со средневековыми сводами, освещённой камином, сразу стало заметно, как она похудела.

— Добро пожаловать в Наос, — тихо произнесла она, — о гости греков. — Наверняка это была цитата, а заодно и лёгкий упрёк за долгое отсутствие. — И опять не в сезон, — добавила она, ведя нас внутрь, чтобы мы могли снять пальто.

Да, розариям, зелёным лимонам, олеандрам придётся подождать, пока весна не расщедрится на солнечный свет. Зато большой и нелепый дом веселил взгляд яркими огнями. Гостеприимно горели камины в длинных сводчатых комнатах, украшенных портретами трёх поколений Ипполит, похожих друг на друга. Вырождающиеся трофеи прошлого — так она когда-то сказала. В сводчатых монастырских стенах наши голоса отзывались эхом. Нам выпал случай ещё раз поглядеть друг на друга. Всё ещё настоящая графиня с виду, Ариадна уже поддалась разрушительному воздействию возраста и страданий — как все мы, — но тем не менее мой взгляд не замечал разительных перемен к худшему. Она похудела, правда, но это лишь подчёркивало её новый мальчишеский стиль, изящество плеч и рук. И ничто не могло изменить чёрных озорных афинских глаз, в которых на мгновение появлялось сочувственное внимание и тотчас сменялось искромётным весельем. В них всё ещё были и наивность и прямота — время от времени затуманивавшиеся печалью. Глядя на её улыбку и размышляя о её любви к политику Графосу и о том, как это повлияло на её жизнь, а потом о его смерти, я искал в голове слово, каким мог бы охарактеризовать её новое состояние. У неё был цветущий вид и то счастливое выражение на лице, какое часто бывает у молодых вдов.

— Цела и невредима! — в конце концов громко крикнул я, и она едва заметно повела плечом. — Я хочу сказать, что вы не потеряли вкус к жизни.

В ответ она от души рассмеялась.

— Отвести бы вас, Феликс, в детскую и посмотреть, каково вам будет. Скукота! Фу!

Слуги принесли подносы с напитками и оливками, и мы, освещённые огнём из камина, выпили за здоровье друг друга. Когда-то Ариадна ненавидела Бенедикту, но теперь это чувство как будто уступило место чему-то более тёплому. По крайней мере, она держала Б. за руки и трясла их, пока на её запястье не зазвенел браслет из старинных монет. И тогда она произнесла со своей обычной откровенностью:

— Помнится, я ненавидела вас; а всё потому, что ревновала Феликса, жалела его и боялась, как бы вы не причинили ему боль. Однако что было, то прошло. Как вы думаете, мы сумеем подружиться? Может, попытаемся?

В ответ Бенедикта обняла её за талию, и две изящные женщины, ничего не говоря, прошлись вместе по комнате в сестринском единении. Мне это понравилось.

Дружеское молчание нарушала лишь нескончаемая и, по-видимому, типичная для Карадока икота.

— Алкоголь провоцирует плодотворные взрывы, которые дают жизнь новым идеям. Увы, теперь это не мой случай, должен заметить.

Ариадна ласково улыбнулась ему.

— Эхо прошлого, — сказала она. — Разве в те времена виски не действовало на вас?

— Я постарел, у меня седые волосы, — мрачно произнёс он.

Но Ариадна тихонько хлопнула в ладоши со словами:

— Нет. Просто мы все разъехались, разве не так? Колоду перетасовали. А теперь мы пойдём против часовой стрелки. Полагаю, хорошие станут хуже, а плохие лучше; но будут исключения — если у кого-то хватит ловкости остановить маятник. Если это сделают плохие, они добьются величия, но станут хуже некуда. Если хорошие — то быть им ангелами. Что скажете?

В тишине величественного загородного дома это предположение вовсе не прозвучало сентенциозным, хотя, несомненно, отчасти было таким.

— Всё меняется к худшему, — с раздражением произнёс Карадок. — С тех пор как мы виделись в последний раз, я умирал в Полинезии. Я был двоеженцем, троеженцем и чёрт знает кем ещё. Ариадна, не стану каяться, я был счастлив, и теперь я тоже счастлив. У меня как раз то состояние, в каком я могу построить для Иокаса мавзолей.

— Боже милостивый, — вздохнула она. — Неужели у бедняжки Иокаса опять всё сначала? Вот вам и эхо. Помните, как было в последний раз?