Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM

Естественно, я размышлял о том типе единения, которое так или иначе творит сексуальные узы — наверняка вы согласитесь, что любовь больше похожа на внезапный приступ типа эпилепсии, нежели на солидное и сознательное вступление в союз; но у неё в генах, скажем так, деление на мужское и женское начала, что отражается в языке, науке и даже в искусстве. Отражается в пещерной, городской, религиозной культуре, даже в производстве орудий труда и колёса, колесниц и автомобилей. Мне пришлось принять это во внимание, потому что я хотел понять, чем занимаюсь, находясь у штурвала своей фирмы и направляя её в ту или иную сторону. На многое я не рассчитывал — но мне очень хотелось стать кем-то вроде золотых дел мастером в том, что касается идей фирмы. Всё, что я говорю, не имеет отношения к банальной критике, которую можно слышать с первого дня технической эры. В любую эпоху технология — пассивное чудо, которое появляется из нашего отношения к природе и помогает куколке стать бабочкой. Технология не влияет на нашу тревогу о насилии над природой — это невозможно: потому что природа непременно найдёт обидчика и накажет за проступок. Однако идея «хватай-кусай», возможность работать с бронзой или сталью, подарила нам новую концепцию, названную «лопатой». Другими словами, технология появилась после Падения человека, а не до этого.

Первый человек, положивший камень на камень, мог знать, а мог и не знать, что возводит стену, однако его радость была безмерной, когда овцы смогли укрыться от снега; а если камни были слишком большими или их понадобилось слишком много, ему на помощь пришёл ближайший сосед, а потом ближайший сосед ближайшего соседа; и постепенно появляется строительная культура, основанная на свободном объединении людей, — возьмите в качестве примера, если хотите, Великую китайскую стену.

— Всё так, вот только свободное объединение, — с раздражением произнёс я.

— Как только вы с кем-то объединяетесь, то сразу же перестаёте быть свободным, вы связаны союзническими договорами в не меньшей степени, чем естественными препятствиями, которые появляются, едва вы заскучали по естественному порядку вещей. Природа не создаёт камни так, чтобы им было удобно стоять друг на друге, и не замедлит их перевернуть. Эта проблема порождает другую — или камень до того аккуратно обработан, что выстоит в любых обстоятельствах (скажем, римлянами), или возникает новая идея стабилизации — весом самого камня, строительным раствором. Пока идёт строительство стены, появляется ещё одна мысль: если человек не верит в природу и её изначальную щедрость, то он не верит ни в смерть, ни в человека.

Джулиан смотрел на меня — странный, в запёкшейся крови, гоблин со слюдяным взглядом и в тяжёлом спортивном костюме. Казалось, он ждал, что я скажу, а я упрямо молчал. Мне всё ещё было непонятно, куда он клонит. Наконец он со вздохом поднялся и, выйдя на террасу, стал смотреть вдаль на ослепляющие ярким светом горы, плясавшие в чистых лучах медленно уходящего солнца. Он заговорил снова, однако опять как будто размышляя вслух, словно он дозаправлял свой мозг, желая перевести дискуссию в иную плоскость.

— У нас совсем мало времени, — сказал он, — чтобы понять себя, чтобы понять себя хотя бы на йоту; и жизнь такая хрупкая в жалкой оболочке из плоти и мускулов; вот он идёт, человек, что-то бормоча о свободной воле, и его важность следует за ним, как старая сука! Свинцовая тяжесть могилы, с одной стороны, и мощные башенные структуры в камне или на бумаге, которые он строил, чтобы отгонять мысль, невыносимую мысль о своём исчезновении. Более того, у всех людей разные желания, разное ускорение, разное физическое устройство. Ох, Феликс, я совсем забыл! Кёпген просил кое-что передать вам, и я принёс с собой. — Он залез за пазуху и вытащил книгу, о которой говорил Вайбарт. Не снимая целлофановой обёртки, я аккуратно положил её в сумку. Джулиан едва заметно улыбнулся и опять сел со словами: — Кёпген заслужил почётную отставку, а ведь совсем недавно сообразил, что многое из совершенного им по воле фирмы на самом деле принадлежит плану самореализации, который он сам придумал, — по темпераменту он алхимик, но большую часть своей взрослой жизни посвятил тому, чтобы не быть им.

— Вы послали его в Россию за ртутью?

— Я. Знаете, Феликс, наверно, со стороны это могло показаться капризом или даже жестокостью. Но потом он понял его полезность на совершенно нематериальной основе. Полагаю, вам известно, что чем море было для Платона и, естественно, знаменитое фрейдистское подсознательное для Нэша, то есть символом возрождения — ртуть была для алхимика? Это их первичная вода! Я нарочно ничего не говорил Кёпгену; а временами даже задерживал дыхание, потому что он был готов исчезнуть или уйти от дел. А потом, как раз вовремя, он обнаружил, что занимается для фирмы на материальном уровне тем же, чем бессознательно занимается на духовном уровне. Теперь он рад, что решил задачку.