Александр Лапин - Святые грешники

— Самка! — сказала Светлана.

— Ага! — ответил Озеров.

Значит, будет у них сегодня очень красная и очень мелкая, чуть больше щучьей, вкусная икра.

Рыбалка продолжилась. Солнце уже далеко ушло на запад. Смурнело. В прозрачном воздухе, справа от них, висел белый от снегов конус сопки Ключевской. На вершине сопки то горел, то гас огонь. Как будто маяк. Или красный недремлющий глаз великана. Рядом — гора-камень. И еще чуть дальше — плоская ледяная гора, блестящая в вечернем солнце. Абсолютно фантастический пейзаж…

Над протокой раздался шелест листьев. На фоне тускнеющего неба взлетели утки. И ушли куда-то за кромку темнеющего леса. На кормовины.

Сгибаясь под тяжестью мокрых мешков с добычей, Озеров вылез на берег. Пока не наступила темнота, надо разделать и развесить рыбу в балагане, чтобы вялилась на зиму. Иначе протухнет.

Так заготавливали себе припасы на зиму тысячу лет назад. Так делают юколу и сегодня все племена и люди, живущие по ту и эту сторону Берингова пролива.

Он подтащил мешки к крытому деревянному навесу, который здесь называется балаган. Под крышей навеса стоял грубо сколоченный деревянный стол.

Володька вытряхнул рыбу, похожую в сумерках на большие белые поленья. И начал работу.

Разделать — значит, разрезать напополам, распластать одним движением, вонзив нож со спины. А затем вычистить внутренности. И обрезав голову, вывесить ее на крючьях, под навесом балагана.

Озеров вполне овладел этим искусством еще в первые годы жизни на Камчатке. И сейчас работал быстро и сноровисто. В первой же кижучине он обнаружил валик икры в пленке. Ярко-красная, даже оранжевая, она вкусно пахла и дразнила аппетит.

Володька руками очистил икру от пленки и аккуратно сложил ее в металлическую миску. Будет чем поужинать.

Из рыбьего филе он вырезал хребет. А затем белой крупной солью посыпал будущую юколу. Протер ее. И ловко насадил филе на крюк.

Покончил с первой, взялся за следующую.

Работа спорилась. Тем более что дали свет. То есть Светлана включила маленький движок в доме. И у него над головой замигала, засветилась лампочка Ильича.

А вот и она. Идет от дома. Подходит озабоченная. И говорит:

— Слушай! Никто из твоих дружков у нас не гостевал?

— Нет. А чё?

— Кто-то был в доме! Забрал все продукты. Разбил бутылки. Намуцорил.

— Ты чё! Даже если бы кто-то из наших был, он бы себе такое не позволил. Все ребята порядочные.

— Знацит, чужие-то?

— Значит, чужие. Постой-постой! А это не те, кого с утра сегодня искали? Приезжие пропавшие?

— Не знаю! Но на всякий слуцай дверь надо щегодня запереть. Вещи прибрать. И ружье рядом держать.

— А может, это росомаха была? — с надеждой в голосе спросил Озеров жену.

— Нет! Это не роцомаха! И не медведь, — уверенно сказала она. — Это люди! — И добавила: — Плохие люди.

Володька продолжал пластать рыбу. Но мысли его были тревожны:

«Это надо же, даже здесь, в земном первобытном раю, нет покоя. А ведь это такое место, где сходятся небо, земля, вода и огонь. Где ты чувствуешь себя так, как будто находишься на другой планете. И тут нет покоя от людской жадности, глупости. И тут тебе жители больших городов не дают продохнуть. И сюда они добираются, чтобы гадить и пакостить!»

Ночь встретили у костра. Огонь горит. Рыба жарится. Тянется неспешный разговор о том о сем.

— Я уже немаленькая была, когда захотела цтать охотником! — попыхивая трубкой, дымком отгоняя комаров, рассказывает смешную историю Светлана. — Приехала из интерната. Прицтала к деду: как зайца поймать — рацкажи да рацкажи! Ну, он и выдал: «Зайца ловят вот как. Берут два кирпича. Штавят штолбиком. И поцыпают их перцем. Он идет, нюхает! Чихает. Бьется головой о кирпичи. И умирает». И я, дура, взяла два кирпича…

Жена заразительно засмеялась, показывая здоровые белые зубы. Потом предложила:

— А давай выпьем под цвежую рыбку!

Принесла заначенную в рюкзаке бутылку беленькой. Сама разлила по стопарям. И негромко хэкнув, опрокинула рюмочку:

— За здоровье!

— Короче, живи, не умирай, советский крестьянин! — проговорил Володька и тоже принял на грудь свои законные сто грамм.

Решили поутру поехать на кормовину. Поохотиться на уток.

Перед сном тоже поговорили. О том, что беспокоило:

— Ты двери закрыла?

— Закрыла!

Тихо. Помолчали.

— Ты ничего на улице не оставила?

— Да спи ты! Не оцтавила!

— А то помнишь, как тогда было с конфетами?