Юй Хуа - Братья

— Иду на помощь!

Стихоплет и Писака были собратьями по перу, и Лю соловьем разливался, нахваливая четверостишие Чжао, а тот басенной кукушкой нахваливал двухстраничный рассказ Писаки. Поначалу Стихоплет тянул за собой Бритого Ли, теперь же бурчащий Лю выдвинулся вперед, и Стихоплет отодвинулся влево, а место справа уступил Лю. Так два юных дарования нашей Лючжэни стакнулись вместе, бок о бок волоча за шиворот Бритого Ли, и волочили безбожно долго. Они в две глотки твердили, что надо свести его в отделение. Поблизости было одно, но его, как нарочно, вели не туда, а кружным маршрутом тащили в другое, дальнее, да не переулками, а самыми большими улицами, желая всласть накрасоваться. Они тащили Ли по поселку, и сами начали ему завидовать:

— Смотри ты, два юных дарования ведут тебя под конвоем, ты, шпана несчастная, — тот еще везунчик…

Чжао для полноты картины добавил:

— Это подобно тому, как если бы Ли Бо [1] Слова и выражения, отмеченные звездочкой (*), объясняются в примечаниях в конце книги. и Ду Фу* конвоировали тебя…

Писака счел, что сравнение Стихоплета ни в какие ворота не лезет, Ли Бо и Ду Фу — оба поэты, а он, Лю, как-никак пишет рассказы, потому он подправил:

— Как если бы Ли Бо и Цао Сюэцинь* конвоировали тебя…

Бритый Ли, пока они тащили его по улицам, пялился во все стороны с выражением полнейшего равнодушия, но, услышав, как два наших лючжэньских дарования ставят себя на одну доску с Ли Бо и Цао Сюэцинем, не выдержал и загоготал:

— Я и то знаю, что Ли Бо — танский*, а Цао Сюэцинь — минский*, ну и как, интересно, мог один из танского времени столкнуться с другим из минского?

Народ, вышедший поглазеть на шумиху, зашелся хохотом. Все сказали, что Бритый-то прав и что два лючжэньских дарования, может, и многого добились в литературе, но в истории вот понимают не больше этой малолетней шпаны, что охотится за всякими интересными местами. Дарования от их слов покраснели, как помидоры, и Стихоплет Чжао, вытягивая шею, загундосил:

— Так это ж просто сравнение…

— Ну, сравнение и сменить можно, — сказал Писака Лю. — Все одно, поэт и писатель ведут. Как если бы Го Можо* и Лу Синь* конвоировали тебя, вот.

Толпа сказала, что на этот раз вышло удачнее, и Бритый Ли закивал головой:

— Ну, это еще куда ни шло.

Стихоплет и Писака больше уже не осмеливались говорить о литературе. Волоча свою жертву за ворот, они грозно порицали ее бесстыжее поведение и браво шли вперед. По дороге Ли увидел много людей: некоторых он знал, некоторых нет, но все хохотали… Стихоплет и Писака волокли его, не уставая повторять, что стряслось. Они были похлеще нынешних телеведущих, а женщины, которых опозорил Бритый Ли, были вроде как звезды в студии. Со Стихоплетом и Писакой они спелись — не разлей вода. На их лицах мелькали то гнев, то обида, то смесь из гнева и обиды. Так шли они, шли, и вдруг толстая тетка завопила, как резаная, — в толпе зевак увидела мужа и заорала:

— Он… мою жопу… увидел! А еще кроме жопы, не знаю, что он там видел — врежь ему!

Все, гогоча, обернулись посмотреть на мужика, который стоял там, хмуря брови, красный и неподвижный, как статуя. Тут уж Стихоплет и Писака не позволили Бритому Ли идти дальше. Вцепившись ему в ворот, они подтащили его к несчастному мужику, словно бросая собаке кость. Женщина с толстой задницей все выла и выла, все требовала, чтобы ее муж отделал Бритого Ли:

— Мою жопу всего один ты и видел, а теперь эта дрянь малолетняя все подсмотрела, так теперь уже два человека видели мою жопу. Что мне делать, а? Вмажь ему скорее! Вмажь ему в поганые зенки! Ну, чего ты стоишь, срамота-то какая!

Толпа кругом зашлась хохотом, даже Бритый Ли рассмеялся. Про себя он подумал, что позорище мужику устроил вовсе не он, а его толстозадая баба. Тут толстозадая как завизжит:

— Ты смотри, он еще лыбится, думает, дешево отделался — давай врежь ему! Срам-то какой! Что ты не врежешь ему?

Тот позеленевший мужик был знаменитым нашим лючжэньским Кузнецом Туном. Бритый Ли в детстве часто захаживал к нему в мастерскую посмотреть, как славно клубятся искры, когда он кует. Теперь же Кузнец лицом сам был темнее своих железяк, он поднял огромный кулачище и вмазал Бритому Ли по морде, словно бил по металлу. Тот, как подкошенный, рухнул на землю и на том самом месте потерял два зуба. В глазах запрыгали искры, пол-лица заплыло сплошным синячищем, а звон в ушах не смолкал ровнехонько сто восемьдесят дней. Эта оплеуха заставила Бритого Ли кой-чего почувствовать, и он поклялся, что ежели и встретит еще задницу Кузнецовой жены, то предлагай ты ему пусть золото, пусть серебро, а он плотно зажмурит глаза и все равно не станет на нее глядеть, хоть ты тресни.