Юй Хуа - Братья

— Потом, когда жизнь станет получше, ты вообще ослепнешь!

Эта вспышка гнева так испугала Сун Гана, что он едва не подпрыгнул от страха. Он заметил своими прищуренными глазами, что куча народу остановилась и стала смотреть на них. Тогда Сун Ган попросил Бритого Ли говорить потише. Тот, понизив голос, злобно прошипел, что если сегодня они не пойдут заказывать очки, то он уедет от Сун Гана жить в другое место. Потом Ли громко крикнул:

— Все, пойдем очки заказывать.

Сказав это, он гордо потопал к окулисту, а Сун Ган нерешительно поплелся следом. Теперь они уже не шли, как раньше, плечом к плечу — один бежал впереди, а другой шел сзади. Настроение у обоих было такое, будто они только что подрались: Ли с гордостью победителя вышагивал вперед, а Сун Ган, как проигравший, безо всякого удовольствия тащился за ним.

Через месяц Бритый Ли с Сун Ганом натянули свои новенькие темно-синие суньятсеновки, а Сун Ган нацепил на нос еще и пару очков в черной оправе. Ли купил ему самую дорогую оправу, какая только нашлась в магазине. Сун Ган от этого чуть не расплакался: с одной стороны, ему было жалко тратить столько денег, с другой — он был очень тронут и думал про себя, что брат у него самый замечательный. Надев очки и выйдя из магазина, он невольно вскрикнул от радости:

— Как отчетливо!

Сун Ган сказал Бритому Ли, что весь мир стал для него как вымытый начисто, словно у него теперь было целых четыре глаза. Ли рассмеялся и добавил, что теперь с четырьмя глазами Сун Ган должен дергать его за рукав всякий раз, как увидит хорошенькую девушку. Сун Ган кивнул и тоже рассмеялся, а потом на полном серьезе стал вглядываться во всех проходящих девушек. В своих ослепительно новых нарядах братья темно-синей тучей шли по улицам нашей Лючжэни, и старики, что играли на улицах в шахматы, видя их, изумлялись. Они твердили, что вчера еще эти пацанята были одеты, как попрошайки, а теперича, гляди-ка, нарядились, как уездное начальство. Старики вздыхали:

— Вот уж верно говорят: встречают по одежке…

Сун Ган был высокого роста, с мужественным лицом, на котором, как у ученого, красовались очки в черной оправе, а вот Бритый Ли не мог похвастаться фигурой. Хоть на нем и была надета суньятсеновка, он все равно выглядел настоящим бандитом. Оба они, не разлучаясь ни на минуту, брели по Лючжэни, и старики, тыкая в них пальцами, говорили: один как гражданский, один как военный. А вот лючжэньские девки не церемонились. В их сплетнях выходило вот что: один был натуральный Сюань-цзан*, а другой — вылитый Чжу Ба-цзе*.

Сун Ган потихоньку проникся любовью к литературе. Он страшно уважал своего главу отдела снабжения и сбыта — Писаку Лю. На рабочем столе у Лю лежала стопка литературных журналов, и говорил он вечно обо всяких фантазиях. Писаке Лю нравилось разглагольствовать о литературе. Вцепившись в кого-нибудь из рабочих, он принимался изливать на него потоки словес. Жаль только, что рабочие на скобяной фабрике не понимали, что он им такое толкует. Улыбаясь во весь рот, смотрели на писаку Лю, а между собой обсуждали, на каком это языке тот сейчас говорит — ничего не понятно. Слухи об этом доходили до Писаки, и он с презрением думал про себя: «Деревенщина!»

Когда на фабрике появился наконец любитель литературы, Писака обрадовался так, словно нашел клад. Сун Ган не только понимал, о чем шла речь, но и относился к Лю с благоговением: кивал там, где нужно, и где нужно смеялся. Писака был на седьмом небе от счастья, его, как говорится, несло. Едва Сун Ган оказывался у него в поле зрения, как Лю начинал тараторить без умолку. Один раз в нужнике поймал Сун Гана за руку и продержал его там больше двух часов, не обращая никакого внимания на окружающую вонь и кряхтящих по сторонам мужиков. Когда у Писаки появился ученик, он возомнил себя литературным наставником. Раньше всякая деревенщина напрочь отбивала у него такое желание: у Писаки уже язык набок свешивался от усталости, а фабричные рабочие по-прежнему стояли вокруг с идиотскими ухмылками, словно на другое выражение лица были неспособны. Лю стал одалживать литературные журналы со своего стола Сун Гану. Он взял номер «Урожая»*, осторожно стер с него рукавом пыль и проверил при Сун Гане каждую страницу — на них не было ни пятнышка, ни разрывов. Писака пообещал, что, когда журнал вернется к нему в руки, он так же скрупулезно проверит его:

— Испоганишь — будет штраф.

Сун Ган принес журнал Писаки домой и набросился на него, как голодный на пищу. Потом он начал и сам потихоньку пописывать. Свой рассказ Сун Ган писал полгода: сперва он три месяца кропал его на обрывках бумаги, еще три месяца вносил в него правку, и через полгода текст был аккуратно переписан на бумагу в клеточку. Разумеется, первым читателем оказался Бритый Ли.