Григорий Канович - Вера Ильинична

— И все?

— А что, по-вашему, она им еще могла сообщить? Что с бродягами водку на могильных плитах пьет? Что свиные объедки на них оставляет? — подытожила Валентина Павловна. — Всё, как и в прошлый раз: пощелкали аппаратами, понасобирали обломков, собачьим дерьмом кладбище загадили, Берту порасспрашивали, и — гуд бай. Ищите, дорогие жёны, сами. У полиции и без еврейского кладбища работы по горло. — Валентина Павловна погладила Джоника, нагнулась, поцеловала в смазливую пушистую мордочку. — А что дорогие жены могут? Стоять с утра до утра с ружьями? — И вдруг она воскликнула. — Ах, Джоник, ах, шалунишка! От ласки всю кофту описял — ню, ню, ню!

Два года тому назад после налета на кладбище Вера Ильинична вместе со своими товарками поохала, поахала и, прибитая, вернулась домой; но на этот раз она решила действовать иначе — не воздыханиями и не безадресным возмущением: записалась на прием к генеральному комиссару полиции, и тот через три дня принял ее в своем роскошном кабинете, в котором на стене чахоточного Феликса Эдмундовича заменил нацеленный только на схватку и на победу Ландсбергис, снятый во весь рост на многотысячном митинге.

От имени группы вдов и сирот она без лишних предисловий потребовала у него выделить на кладбище охрану.

— Целиком и полностью поддерживаю ваше предложение, — ответил комиссар, красуясь в новом, хрустящем, как свадебный наряд, мундире. — Но…

— Но?

— Всему виной наша бедность. Пока у нас, поне, к сожалению, не хватает людей и средств на самое необходимое… На дополнительные посты, на спецтранспорт, на современное оборудование и оружие… — Его доверительность подкупала, он смотрел на нее не с показным, полицейским, а с искренним, почти родственным сочувствием. — Такие печальные происшествия крайне вредят нашему молодому государству, его имиджу в мире. — Комиссар помолчал и пристально глянул на посетительницу. — Вам чай или кофе?

— Спасибо.

— Спасибо — да или спасибо — нет? — Своей учтивостью он старался скрасить вынужденную бездеятельность вверенного ему ведомства.

— Спасибо — нет.

— Есть, конечно, выход, поне… поне…

— Вижанскене.

— Но он лежит не в полицейской, а в гуманитарной плоскости. Возможно, я ошибаюсь, тогда вы меня поправите, ведь ваши люди, как я слышал, получают большую помощь со стороны.

— Наши люди?

Вера Ильинична не могла взять в толк, какую помощь со стороны получает она или Валентина Павловна, или Ольга Николаевна, в конце концов, весь еще не вылупившийся из яйца союз русских вдов, чем они могут помочь полиции, но не отваживалась огорчать комиссара своим неведением.

— Вот если бы вы, поне Вижанскене, например, могли бы от всех еврейских вдов обратиться в какую-нибудь вашу организацию за рубежом — американскую или израильскую… Тогда другое дело. Говорят, годовой бюджет каждой из них намного выше, чем наш национальный…

— Но я, господин комиссар, не еврейка.

— Не еврейка? — выпучил он глаза.

— Я русская… Коренная русачка…

— Ни за что бы не подумал, — комиссар задохнулся от почтительного удивления. — Вы же так похожи! Так похожи!

— С кем поведешься, от того и наберешься, — съязвила Вера Ильинична и добавила: — Обратиться, господин комиссар, в какую-нибудь еврейскую организацию мы можем, я не против, но очень сомневаюсь в успехе, вряд ли евреи согласятся финансировать литовскую полицию и содержать её посты…

— Наверно, вы правы. Во всём надо полагаться на свои силы. Попрошайничать противно. Но и медлить нельзя! Я постараюсь что-нибудь придумать

— Придумывайте, господин комиссар. Только поскорей. Подонки вас сильно опережают. Скоро, не дай Бог, и охранять будет нечего.

И гостья, не похожая на русскую, откланялась.

— Где это вы, мамуля, пропадали? Я телефон чуть не оборвал, — посетовал Семён, когда теща вернулась домой.

— Мы уже собирались звонить в больницы… в полицию… — попеняла ей Илана.

— А я в полиции и была… С очень симпатичным комиссаром познакомилась… Настоящий джентльмен… Только жаль — очень бедный…

— В полиции? — У Семена поползли вверх рыжие гусеницы бровей. — И по какому, позвольте спросить, делу?

Господи, они что — с луны свалились? Ничего до сих пор не слышали?

— По личному.

Вера Ильинична обычно избегала с родней разговоров о кладбищах. Только заговори — дочка и зять тут же в рукопашную: могилы, мамуля, вам дороже всех живых, кто, скажите, вместо общей крыши с родными выбирает погост? Может, поэтому у нее не было никакого желания обсуждать с Иланой и Семёном то, что случилось. Сейчас, перед дальней дорогой, им все до лампочки! Придут в предпоследний день с Павликом на могилу, положат на камень роскошный букет гвоздик, скорбно, как вожди в кинохронике, склонят головы, и прощай, дедушка Ефим, и прощай, папуля… Семён, конечно, клянется, что, когда встанет на ноги, будет каждый год со всей семьей приезжать сюда — на поминки. Но клятвы — не авиабилеты, они денег не стоят. Вера Ильинична своего зятя как облупленного знает — для него поклясться и что-то пообещать ничего не стоит. Главное заманить её в Израиль, а уж потом хоть трава не расти…