Сергей Солоух - Игра в ящик

Отход ко сну Алексея Леопольдовича Левенбука также не обошелся без словесных упражнений, простых и сложных. Бритый с необыкновенной тщательностью заведующий сектором долго лежал и терпеливо ждал, пока жена Ирина закончит изучать, по ходу дела сгибая, заламывая и переворачивая, такую неудобную для чтения лежа «Литературную газету».

Никаких планов не осталось. Какая-то рванина, мешанина. Одна только случайность, спонтанность и полная непредсказуемость. И лишь стипендию платили аккуратно двадцать пятого, и Рома мог посылать домой шестьдесят рублей. Обмен надежного пергамента червонцев на ненадежную соплю почтовой квитанции. Единственная процедура, по которой еще можно было сверять часы. Перевод Миляжково – Южносибирск. Последнее. Но и этому жалкому отзвуку былой всеобщей регулярности был положен естественный предел.

Жить на оставшиеся пятнадцать рублей становилось решительно невозможно. Общагу бильярдным ходом, один за другим, покидали все, у кого Рома мог столоваться и не мог: уехал Катц, свалил Борисов – одногодок-аспирант из отделения разрушения, его бесформенная эстонская подружка Светлана Мазурок, мастерица замесить узбекский насыщающий на сутки плов, отбились все точки раздачи провианта, и даже производитель пустой дистиллированной воды Махатма и тот отбыл в свою Караганду.

Визиты к рыжей закрестила жизнь, а пожиратель жареной колбасы с толченою картошкой Олег Мунтяну, увлекшись спортивным перебором продавщиц ювелиринного отдела миляжковского магазина для новобрачных, совсем перестал бывать в общаге. Где спать ложился, там и ужинал. Время от времени выручал Зура Гонгадзе, но чаще трех раз в месяц трескать его мамалыгу из пшенки с нитями липнущего к зубам и отдающего мочой московского сулугуни даже голодный Роман не мог. Подножная кормежка, три года питавшая Подцепу, иссякала. Прикрылась лавочка.

Левых перепечаток, дававших в хороший урожайный осенне-зимний месяц отчетно-показательной активности не меньше сороковника, тощей весною ждать тоже не приходилось. Но и само пробуждение природы, теплый, жирный ветерок с юга, витаминная, богатая металлами и минералами зелень на едва просохшей от снега земле не радовали Романа Романовича Подцепу. Еще четыре недели, тридцать дней, придет апрель, а с ним фиаско. Продление аспирантуры заканчивается, а все, что можно успеть теперь, после такого долгожданного утверждения научным руководителем Левенбука – оказывается, всего лишь положить работу в совет. Формально обсудить в отделении и отнести, прикрыв протоколом, рекомендацией «к защите» отсутствие внедрения, необходимость полной переделки последней главы. И даже май, прекрасный месяц танковой, сверхплотной рабочей части дня и кратких, навылет простреливаемых ночей отдыха, – последний подарок аспиранту, успешно завершившему «с представлением работы» свою учебу, не выручал. Без внедрения, без проштампованного и подписанного свидетельства полезности научных изысканий народному хозяйству, промышленности и транспорту нет и не бывает в СССР кандидата технических наук. Историки бывают, и филологи, и кандидаты искусствоведческого профиля, хорошие и разные, но Р. Подцепе уже поздно менять специальность. Можно только поменять методику и с ней расчет экономического эффекта. Отказаться от опытной отраслевой, которую в отсутствии А. В. Карпенко некому двигать в министерстве, и согласиться на бумагу полегче и попроще, утвержденную в каком-нибудь объединении, в «Кольчугиноуголь», например. Пробить такую, подписать в Южбассе помогут разрушенцы, об этом первым делом договорился Левенбук, но выводы теперь Роману надо было подгонять не под конструкторскую практику, а под совсем иные нужды – производственные. Вникать в чужую логику. Придумывать, менять и переделывать последнюю главу. За месяц не успеть никоим образом. И не успеть за два.

– Рома, – поинтересовалась в пятницу Маринка, не дав даже нагреться красной пластмассе трубки, едва ли не сразу, после автоматического «привет-привет», – а почему ты письмо не делаешь для распределения? Я видела сегодня в буфете твоего завлаба, как его...

– Млечина?

– Да, Млечина, так вот, он у меня спросил, а что Роман в ИПУ там закрепился, не будет возвращаться в ЮИВОГ?

– Буду конечно... Глупости какие...

– А почему письмо не делаешь?

– Еще не время.

– А когда время-то? Когда? Месяц остался. Не понимаю...

Что он мог сказать, как объяснить – если уедешь через месяц – через два, то через полгода никак не защитишься, особенно в рабстве у Млечина: все сроки сразу надо будет на три умножить и на пять.