Сергей Говорухин: Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)

Неожиданно она останавливалась и, строго глядя перед собой, говорила:

– А помнишь, как раньше? Ты придешь с работы – я тебе ужин. Потом газета или телевизор. В воскресенье пельмени или в гости куда-нибудь. Летом домино, я с бабами у подъезда. О чем говорили-то, господи…

Она краснела.

– Вспомнила, – возражал он. – Когда это было!

– Вспомнила, – ворчала Елизавета Ильинична, но ей самой становилось хорошо от того, что это было, прошло и уже не вернется.

«Пусть я с вами совсем незнаком…» – напевал Егор Васильевич.

И все-таки Елизавете Ильиничне недоставало физического присутствия мужа.

По утрам она вынимала из шифоньера его рубашки и, развесив на стульях, открывала балконную дверь. Они жили в заводском районе, и за день пыль, выбрасываемая многочисленными производствами, мелко оседала на крахмальных воротничках.

Приходя с работы, Елизавета Ильинична долго кипятила и полоскала рубашки, а затем, отутюженные и накрахмаленные, снова вешала в шифоньер. В ванной, на полочке, стояли помазок и бритвенный прибор Егора Васильевича. Висело его полотенце.

Чтобы не прослыть ненормальной, ей приходилось то и дело менять химчистки, поочередно сдавая костюмы и другие вещи Егора Васильевича. Она отдала в покраску старый кожаный реглан Егора Васильевича и, выкупив его за двадцать рублей, вдыхая свежий запах краски, с удовольствием представляла, как обрадуется Егор Васильевич и как непременно заметит, что старые вещи, если за ними следить, могут прослужить человеку долгие годы.

Все в доме говорило о присутствии хозяина, и Егор Васильевич часто смеялся над Елизаветой Ильиничной, говоря, что завидует ее мужу, поскольку лично ему такого счастья, увы, не выпало.

– Бессовестный, – улыбалась Елизавета Ильинична и на следующий день проделывала все заново.

Прошло тридцать шесть дней со смерти Егора Васильевича.

– Ты стал какой-то грустный, Егорша, – осторожно заметила Елизавета Ильинична.

– Почему-то все время хочется плакать, Лиза… – отвечал Егор Васильевич. – Раньше ты спрашивала: «У тебя плохое настроение?» Я говорил: «Да». Не подписали процентовку или наряд закрыли на тридцать копеек меньше… Теперь все перевернулось, и тоска, если она приходит, невыносима.

– Ты что-то скрываешь от меня?

– Нет, что ты, Лиза.

Сегодня между ними не было единства душ, и оттого оба чувствовали себя неловко и печально.

– Давай прокатимся куда-нибудь на метро, – предложил Егор Васильевич. – Еще успеем.

Они проехали три остановки до Таганки и обратно.

«Как одиноко… – думал Егор Васильевич. – Какое это счастье – любить, но как мучительно оно дается…»

Медленно плыл вверх эскалатор.

– Знаешь, по чему я страшно скучаю? – спросил Егор Васильевич.

– По чему?

– По сигаретам. Так хочется долго прикуривать на ветру, жечь, ломать спички, закурить, прислониться к дереву и думать. О чем-нибудь таком, понимаешь… Мимо идут люди, а ты предоставлен сам себе, и кажется, больше ничего не надо. В сущности, человека отделяет от окружающего мира совсем пустяк: книга, дым сигареты, мысли…

Елизавете Ильиничне стало тревожно.

– Что ты, Егорша, родной?..

– Да, ну, – отвечал Егор Васильевич. – Это я так…

На улице было сыро и прохладно. Неприятно завывал ветер.

– Я теперь пойду, – сказал Егор Васильевич. – Ты прости, Лиза…

– Как?

– Пойду. Нужно побыть одному. Это ничего, ведь я же приду завтра.

– Ничего, – слабо отозвалась Елизавета Ильинична – слезы переполняли ее.

– Только ты… Не надо. Ты улыбнись, вот что. Улыбнись!

Она улыбалась сквозь слезы, глядя в ту сторону, куда, как ей казалось, должен был уйти он.

Егор Васильевич не растворился. Он шел по мокрому тротуару, и сырой холодный ветер, то догоняя, то обгоняя его, перебирал набухшими листьями.

Плоти не существовало, но в том месте, где когда-то было сердце, что-то пульсировало и билось сейчас. Его невесомое сердце разрывалось от любви к этой женщине и от бессилия что-либо предотвратить. Он знал то, чего еще не знала она.

После сорокового дня ему полагалось оставить Елизавету Ильиничну навсегда.

Он позвонил без десяти шесть, когда она уже складывала намокший днем зонтик, чтобы через несколько минут раскрыть его снова.

– Вас слушают, – произнесла она, неловко прижимая трубку к плечу, – руки в этот момент пытались нащупать застежку.

– Будьте любезны Валерию.

– Слушаю вас…