Марина Ахмедова - Дом слепых

– Волк так любил человека гор? – осторожно спросила Люда, понемногу понимая, кто перед ней.

Дом слепых был уже виден. С такого расстояния еще нельзя было прочесть надписи по его бокам. Только белые простыни, развеваясь на ветру, по-прежнему объявляли капитуляцию. Люда все поняла: Иса – шизофреник. Поэтому она не встречала его раньше. В этом городе все знали друг друга наперечет.

– Не знаю, – шумно втянув носом воздух, ответил Иса. – Человек гор волка любил. Но волк мог его не любить.

– Зачем же он пришел его спасать?

Прежде чем ответить, Иса как будто прислушался. Он это делал и раньше, но Люда не замечала. Так бывает: мы видим что-то глазами и откладываем увиденное на полку подсознания, но приходит момент, подсознание выбрасывает свое содержимое, а мозг хватается за выпавшее и раскладывает его по своим полочкам.

– Биологическая потребность, – наконец проговорил Иса. – У всех живых существ есть потребность жалеть. Психологи говорят обратное – жалость к другим воспитывается в человеке после рождения, она – качество приобретенное. Но если долго следить за дикими зверями, то понимаешь: они тоже жалеют. Волк пожалел человека гор. Волка никто не воспитывал, у него в стае не было психолога. Таким его создала природа. Значит, жалость – это врожденная биологическая потребность. До этого я додумался сам, – с гордостью закончил Иса. – Врачи ничего не понимают. Они решили, я сам придумал человека гор.

– А ты его придумал?

– Ты что! – всплеснул руками Иса. – Это было! У зверей есть язык, и человек гор научился его понимать. Мы постоянно слышим голоса – людей и зверей, дома говорят с нами, земля говорит. Мы слышим, но не понимаем, что слышим. Мы окружены голосами, которые проникают в нас через сердце.

– Ты тоже слышишь голоса? – с опаской спросила Люда.

– Сейчас я слышу, как рука зовет меня, – согласился Иса. – Поэтому я не могу идти с тобой дальше. Возвращайся в свой подвал. У меня своя дорога… Я хотел уйти в горы. Но время обернулось по кругу – пятьдесят лет подошли к концу. Беда добралась до гор. Там волки каждый день воют на луну.

– Ты можешь жить с нами в подвале.

– Руке нужен хлеб – биологическая потребность. Если бы хлеб нужен был мне, рука дала б мне его.

– Ты думаешь, у тех, кто сегодня стрелял друг в друга, есть биологическая потребность жалеть? – усмехнулась Люда.

Она не хотела с ним спорить, раз он слышит голоса. Все было отчетливо ясно.

– Была и у них, – с такой готовностью отозвался Иса, что стал похож на молодого исследователя-энтузиаста, – но ее убили те, кто их воспитывал.

Люда хмыкнула. Слава богу, они уже пришли. Она провела с сумасшедшим полдня – это по установленному законом делению времени на сутки, часы и минуты. А по-настоящему, по собственному восприятию времени, Люда провела с ним полжизни и подошла к дому слепых другой.

– Когда я повернусь к тебе спиной, обернись, махни мне рукой на прощание и пожелай чего-то хорошего, но так, чтобы я не услышал, – попросил Иса.

День подошел к концу, солнце еще не скатилось к горизонту, но небо затянули облака, и в городе стремительно темнело. Лицо Исы казалось бледным изваянием, словно невидимая рука вырезала его из куска темноты, как из бесконечного мрамора. Глаза его были неподвижные, мраморные. Они ничего не выражали, и Люда видела в них лишь отражение пути от руки и до нее. Иса преобразился. Казалось, это не его она встретила сегодня днем на кладбище. Тот человек с рюкзаком за плечами был слаб и по-мышиному сер. Этот силен своей наивностью и верой в биологическую потребность. Ей почти было не видно его ног, их съела тьма, но лицо его и грудь парили в возвышении. Когда Иса повернулся к ней спиной, Люде показалось, что он не идет, а плывет по воздуху. В это время где-то в далеком подвале, куда кислород поступал через узкую щель, рука делила на много частей буханку хлеба. Только шизофреник мог решиться на дорогу туда и обратно. Только в шизофрениках по-прежнему жива биологическая потребность. Но пора возвращаться в подвал…

– Я желаю тебе хорошего, – прошептала Люда.

Что ей готовила ночь?

Люда надавила на дверь и давила, пока та не поддалась.

– Опять кирпичом заложили, – подумала она вслух.

Еще поддала плечом, расширяя проход. В нос ударил запах гнилой капусты, перекисшей земли, мышей и ржавых водопроводных труб. И запах погреба, хотя в этом доме погреба отродясь не было. Ноздри щипнул тонкий дымок, она вдохнула его, выбирая из прочих подвальных запахов, подумала: лепешки жарят. Значит, живы…