Мордехай Рихлер - Версия Барни

— Барни, пожалуйста, не мучьте меня больше. Сойдите с поезда в Монреаль-Весте.

— А если сойду, вы согласитесь пообедать со мной в Торонто?

— Нет, — сказала она, вскочила и сдернула сумку с сетки над головой. — Я ухожу к себе в купе и запираю дверь. Спокойной ночи.

— Не очень-то вы приветливы. Ведь я теперь в таком дурацком положении!

— Вы сумасшедший. Спокойной ночи.

Я все-таки сошел в Монреаль-Весте [Мои сомнения насчет хронологии описываемых событий получили подтверждение, когда я обнаружил, что хоккейный матч 9 апреля 1959 года закончился в 22.29, тогда как ночной поезд на Торонто отправляется в 22.25, следовательно, когда отец узнал окончательный счет, у него никак не могло быть времени домчаться до Виндзорского вокзала и вскочить в мамин поезд. Однако, когда я обратился за разъяснениями к матери, у нее задрожали губы. «Так и было, — сказала она. — Все так и было». Тут она заплакала, и я решил больше с этим к ней не приставать.

Я не сомневаюсь ни в правдивости отца, ни в свидетельской добросовестности матери, но думаю, Барни просто кое-что перепутал. Вероятно, Мириам вышла из отеля «Ритц» в конце второго периода, в 21.41, а такси отца попало в толпу болельщиков, когда он уже возвращался со станции Монреаль-Вест. Есть еще и такая возможность, что ночной поезд на Торонто вышел в тот день с опозданием. Я дважды писал в компанию «Канадиен пасифик», пытаясь от них добиться, в какое именно время вышел ночной поезд на Торонто 9 апреля 1959 года, но ответа жду до сих пор. — Прим. Майкла Панофски .], стою на платформе и, качаясь, смотрю, как поезд — чух-чух-чух — набирает ход, покидая станцию. И тут — здрасьте пожалуйста — вижу, как Мириам машет мне из окошка рукой и к тому же — клянусь, мне не показалось! — смеется. Во мне все так и взыграло. В приливе новой надежды я побежал за поездом, хотел опять вскочить на подножку. Споткнулся, упал, при этом порвал брюки и оцарапал колено. Выйдя в город, чудом поймал такси.

— В «Ритц», — скомандовал я. — Ничего сегодня была игра, скажи?

— Oui-da! Мое давление подскочило выше крыши, — сказал шофер. — C'est le стресс.

Робко стучась в дверь нанятых новобрачными на ночь апартаментов в «Ритце», я крепился, готовясь к худшему, но Вторая Мадам Панофски, как ни странно, встретила меня объятиями, чем еще больше усилила мое чувство вины.

— Слава богу, ты цел! — выдохнула она. — Я уж не знала, что и думать.

— Пришлось немного проветриться, — сказал я, прижимая ее к себе.

— Это не удивительно, но…

— Наши выиграли даже без Беливо и при том, что Ракета сидел на скамье запасных. Неслабо, да?

— …что же ты, мне-то мог бы сказать? Мы беспокоились, места себе не находили!

Тут только я заметил, что в кресле сидит тесть — кипит, вот-вот взорвется.

— Она хотела, чтобы я позвонил в полицию — не было ли несчастных случаев. Я же решил, что куда прозорливее будет проверить близлежащие бары.

— Ой, мамочки! Что с твоим коленом? Погоди, принесу полотенце, промою.

— Да не суетись ты, пожалуйста. — И, уже обращаясь к тестю, с лучезарной улыбкой: — Не хотите ли с нами выпить на посошок?

— Я уже достаточно сегодня навыпивался, молодой человек. Равно как, без всякого сомнения, и вы.

— Ну, тогда наше вам с кисточкой.

— И что — я должен принять на веру, будто бы вы полтора часа слонялись по улицам?

— Папа, он цел и невредим, остальное не важно.

Проводив папашу, Вторая Мадам Панофски усадила меня в кресло, намочила в ванной полотенце и возвратилась промывать мое оцарапанное колено.

— Если больно, скажи, пупсик, и я не буду.

— Как все несправедливо. Ты заслуживаешь мужа получше меня.

— Но теперь об этом уже поздно думать, правда же?

— Я плохо себя вел, — сказал я, и непрошеные слезы заструились по моим щекам. — Если хочешь подать на развод, я не буду стоять на твоем пути.

— Ах, какое ты чудо, — сказала она и, встав на колени, принялась снимать с меня туфли и носки. — А сейчас тебе надо поспать.

— Как, в нашу первую брачную ночь?

— Я никому не скажу.

— Ну нет! — возмутился я и принялся мять ее груди, но тут, видимо, откинулся вновь на спинку кресла и захрапел.

В былые времена я позволял себе надеяться, что, когда нам с Мириам будет по девяносто с лишним, мы угаснем одновременно, как Филемон и Бавкида. А милосердный Зевс возьмет, коснется своим кадуцеем, да и сварганит из нас два дерева, чтобы они ласкали друг дружку ветвями зимой и сплетались листьями по весне.