Бернар Клавель - Сердца живых

Нанеся первые контуры, он тут же принялся быстро рисовать. Он не колебался, не раздумывал, не прикидывал. Ведь картина с пугающей ясностью стояла у него перед глазами, он видел ее отчетливее, чем вещи на чердаке. Она поражала простотой и удивительной точностью. А к тому же он ощущал такую силу, что мог позволить себе все испробовать, не сомневаясь при этом, что всего добьется. Он был способен нарисовать все: небо, прозрачные веды реки, буйные травы, свет и тени, цветы, листву, ветви деревьев, скалы и землю. И стихи Рембо, еще жившие в мозгу Жюльена, помогали ему, водили его рукой. Каждому слову соответствовал цветной мазок.

Лицо лежавшего в траве человека было бледным пятном. Бледное пятно, и только.

По мере того как контуры картины обозначались яснее, по мере того как краски становились ярче, по мере того как работа близилась к концу, происходило нечто непонятное. Мастер по-прежнему занимал главное место в композиции, но что-то переменилось. Теперь Жюльен воспринимал его смерть уже по-иному. Он не мог бы объяснить толком овладевшее им чувство, но мысль о том, что Андре Вуазен навеки обречен на неподвижность, казалась ему теперь не такой ужасной. На минуту ему вспомнился дядя Пьер. И он понял, что в его глазах мастер стал отныне походить на этого славного человека, умершего в Фаллетане. Жюльен вдруг почувствовал, что смерть Андре теперь уже не так терзает его. Он даже перестал рисовать и отступил от холста.

«Разве имею я право меньше терзаться?»

Он опять вернулся к холсту. Как ни странно, но он не испытывал ни малейших угрызений совести, не ощущал за собой никакой вины.

По правде говоря, Вуазен не стал ему менее близок. Он просто переместился теперь в такую сферу, которую нельзя было отнести ни к царству жизни, ни к царству смерти; могло показаться, что он, как и дядя Пьер, каким-то чудом существует рядом с ним, Жюльеном. Отныне больше не было сомнений в том, что Андре мертв, и все же он теперь вновь жил в памяти Жюльена совсем так, как в тот декабрьский вечер, в Кастре. В тот вечер, когда все вокруг было окутано туманом…

Жюльен вновь перестал рисовать. Он даже отвернулся от холста. У него мелькнула мысль, которая поначалу даже слегка испугала его, затем ему стало как-то не по себе. Он ясно представил, как эти два покойника невозмутимо шагают рядом с ним по жизни. И вдруг понял, что это, в общем, совсем не неприятно. Напротив, даже хорошо, когда у тебя такие славные спутники, которых никто, кроме тебя, не видит. Оба эти человека — то ли умершие, то ли живые — теперь нисколько его не стесняли, он чувствовал себя в их обществе, как в компании добрых друзей. Вот, скажем, он идет рядом с Сильвией, обняв ее за талию. А на самом деле они не вдвоем, их сопровождают усопшие.

Это мгновенное видение вскоре исчезает, и Жюльен опять берется за работу. Под нагретой солнцем черепицей очень жарко. Временами капли пота стекают у него с бровей, и он трет глаза тыльной стороной руки, даже не выпуская кисти. Но, несмотря на жару, он не испытывает усталости. Его только охватывает какая-то полудрема, и она постепенно утишает боль.

Жюльен часто рисовал. Для того чтобы развлечься, поучиться мастерству или когда ему хотелось подарить картину товарищу; но еще никогда он не рисовал так, как в тот день. Даже когда он писал портрет Сильвии, он ощущал какое-то напряжение, ему приходилось направлять свою руку. А сейчас рука двигалась сама собой, будто ее направляла неподвластная ему сила. Некоторое время Жюльеном владело такое чувство, будто он — только сторонний наблюдатель. Будто рука, наносившая мазок за мазком, ему не принадлежит. Будто здесь, на этом чердаке, находится какой-то малый, он кладет на холст одну краску за другой, не обращая никакого внимания на Жюльена Дюбуа, который наблюдает за ним. И по мере того как картина близилась к завершению, этот неизвестный художник словно перекладывал на свои плечи горе, которое со дня гибели Андре безраздельно владело Жюльеном.

Это странное чувство уходило, возвращалось, рассеивалось, вновь становилось ощутимым, опять уходило и окончательно определилось, когда Жюльен весь сосредоточился на нем. Неизвестно почему, чувство это было неотделимо в его сознании от озабоченного лица матери. Такое лицо было у нее в тот вечер, когда он сообщил ей о гибели мастера, оно стало еще более скорбным, когда он рассказал о последних часах Андре Вуазена. И всякий раз, когда Жюльен против воли вспоминал это горестное лицо, он вздрагивал, как от удара электрическим током.